Летите, птицы всполошенные. Да не кричите, а прочь улетайте. Будут ваши гнезда весной разорять и будущих птенцов не убережете. Улетайте, да не пускайте здесь по снегу беспокойных теней, и не пускайте нам в душу смутных волнений.
А тот несчастный что говорит? Тот, кому в автобусе место уступили. Что с ним, с несчастным? Ему и душно, и тошно. И отчего это все? Отчего? Попал в иную жизнь, как в прорубь провалился, чрез обломки льда и ледяную воду, и оказался на противоположной стороне. Не жизнь, а муки одни. Ему, видно, кто-то темный перекрывает дыхание. У него лицо меркнет, и нет никаких сил терпеть. «Скажите, скажите ради всего святого, что теперь за остановка?»
Дорога на Украине легко вьется меж полей, то с одной стороны, то с другой усаженная необычайной высоты пирамидальными тополями. Дружно набегают они и солнцем мигают из ветвей, и словно гигантской нескончаемой гребенкой расчесывают поднебесные просторы. Они расчесывают нежнейших тонов невесомые перистые облака в поднебесье. Они мигают не горячим, крадущимся по острому ножу горизонта зимним солнцем. В лощинах в окруженье изящно выбеленных садов укрываются зверями хутора и села; дребезжат то и дело заиндевелые переезды. Рощи бесприютными островами проглядывают под самыми небесами; они как нечитанная повесть пишутся неразборчивыми быстрыми письменами. И вновь, и вновь пробегают необычайной высоты пирамидальные тополя, расчесывая поднебесные просторы.
Я помню, и меня так везли неведомо куда на заре дней, и однообразный гул мотора звучал, а детские свежие очи цеплялись за что ни попало и открывали где-то в другом мире, в прозрачной охристой полосе далеко отстоящей посадки летящий параллельно грузовик. В нем сидели люди с граблями. И рябили просыхающие пашни, как морские волны, и гулял меж ними ветер, уже не ледяной, но теплый, несущий с собой светлые вести. Как сон из первых лет, проступала повсюду на земле, и в небе, и во встречных просыхающих дворах, и на стогах прошлогодней соломы, где греблись куры, и в голубеющих небесами лужах, и везде – надежда. Но то была весна.
Окаймленные резиной стекла и рукоятки на вентиляционных люках в потолке иссеребрились инеем. Был в автобусе морозный вечер. Ехали, и однообразный гул мотора звучал. Но вот Андрей открывал глаза и солнечный слабый луч щекотал его сквозь ветви. Он увидел за обшлагами рукавов и истертыми пуговицами шуб двух девушек, чья природа была живость и веселье. Белявая улыбалась светло и ясно, и лицо ее светилось даже тогда, когда улыбка сходила с уст, и набегало минутное раздумье. А темноволосая ее подруга вдруг прыскала со смеху, прикрывалась невольно, но, не в силах удержаться, подавалась вперед и хваталась за колени белявой, и та вспыхивала, и обнажался молниеносно ряд зубов. Была у них своя игра бессловесная. И Андрей снова забывался сном.