– Если я выиграю – дам тебе щелбана в нос.
– А если проиграешь?
– Тогда тебе Барон даст щелбана.
И Ванечка соглашался, причем его самолюбие, в целом чрезвычайно болезненное, не страдало нисколько. Шуточки Андрея никогда не касались тем, действительно серьезных для Ванечки – его текущей влюбленности, его литературных опытов. С последними он всегда обращался к Андрею и знал, что может рассчитывать на квалифицированную и серьезную оценку, дельный совет, доброе слово. Он знал, что если нужно, Андрей снимет с себя последнюю рубашку и с какой-нибудь очередной шуточкой запросто отдаст ее Ванечке.
Напротив, второй Ванечкин друг держался с ним на редкость почтительно, витиевато-вежливо, называя его исключительно на "вы" и по имени-отчеству или "господин Ларин". Впрочем, так он вел себя со всеми. Этого невысокого лысеющего брюнета лет тридцати с лицом оперного Мефистофеля и манерами офицера царской армии звали Эрик Вильгельмович Остен-Ферстен. Представлялся он так:
– Барон Остен-Ферстен. – Легкий и быстрый кивок. – Эротический техник.
Последнее имело два смысла. Во-первых, Барон работал в какой-то конторе возле Смольного, обслуживая множительный аппарат "Эра". Во-вторых, при всей своей плюгавости и своеобразном гардеробе – Барон одевался как одноименный персонаж известной драмы Горького "На дне" – он пользовался успехом у самых сногсшибательных женщин бальзаковского возраста, меняя их приблизительно раз в месяц. Должно быть, и впрямь эротический техник. Впрочем, об этой стороне своей жизни он среди друзей не распространялся, никогда не знакомил клювистов со своими дамами – и наоборот.
Появление Барона в пивной или "академичке" неизменно вызывало оживление – он никогда не забывал принести с собой пару-тройку свеженьких анекдотов и четыреста граммов гидролизного спирта в "банке темного стекла". Выпив бутылочку-другую пивка, Барон говорил:
– Господа, предлагаю забелить!
И плескал по чуть-чуть спирта в протянутые стаканы с пивом или кофе.
Барон знал потрясающее множество карточных игр. Иногда он приглашал Андрея и Ванечку в свои апартаменты – комнатушку в коммуналке на Литейном. Он раскладывал антикварный ломберный столик – единственный аристократический предмет в этой совершенно демократической обители – и обучал их покеру и преферансу или показывал, как играют в канасту, джин-рамми, деберц. С ними он никогда не играл на деньги.
Только в этом кругу Ванечке было тепло и спокойно. Он гордился, что у него появились такие интересные друзья.
Последнее студенческое лето перед пятым курсом Ванечка почти безвылазно проторчал в городе. Не пил, не влюблялся, не сочинял стихи и рассказы. Он зубрил – иногда под строгим присмотром матери, реже отца, иногда самостоятельно. Причем зубрил не что-нибудь, а политэкономию социализма. Причем не какие-нибудь там учебники или конспекты, и даже не бородатых классиков – все это было им вызубрено уже давно, – а все постановления партии и правительства по экономическим вопросам. И не только постановления, но и материалы бесконечных съездов и пленумов. И не только съездов и пленумов, но и всяческих отраслевых совещаний, конференций, международных симпозиумов и прочая, и прочая, и прочая.