Они оба заплакали. Кэт обнял Бена, и они сидели так, рыдая. Когда они успокоились и Бен ушел, Кэт знал, что больше он не будет плакать. Он не может позволить себе проявлять столько жалости к самому себе, если собирается жить дальше.
Воспоминания начали бередить его душу, но он старался отделаться от них, стереть их из памяти. Ему было невыносимо вспоминать эту сцену на яхте. Однако она вновь и вновь рвалась наружу, ломая его защиту. Вставал перед глазами отпечаток ладони, живой и кровавый. Потом в нем начал расти гнев. А сквозь гнев напрашивался вопрос: «почему?» Не просто почему это выпало на его долю, или Кейти, или Джинкс, а вообще — «почему?» После того, как ушли те люди, насколько он мог доверять своей памяти, яхта была абсолютно цела. Вся дорогостоящая электроника осталась на месте, не было следов грабежа. У них было много такого на борту, что могло бы привлечь внимание воров, но все осталось нетронутым. Насколько ему было известно, у него не было врагов, и, кроме того, такое нельзя было запланировать, потому что решение зайти в воды Колумбии было принято под влиянием момента. До восхода того дня он сам не знал, что они зайдут в Санта-Марту.
По всем признакам, те люди совершили акт пиратства и два убийства — сами они считали, что три, — без всякой выгоды, если не считать наручных часов «Ролекс» стоимостью в две тысячи пятьсот долларов. В этом не было никакого смысла, и это еще больше раздражало Кэта.
Он знал, что ни Кейти, ни Джинкс не вернешь к жизни, что он потерял их навсегда, но почти так же неистово, как он хотел найти тех, кто убил их, он хотел знать, зачем это было сделано.
В нем зрело новое чувство решимости: он истратит все до последнего цента и остаток своей жизни, если потребуется, чтобы найти ответ.
Кэт выбрался из бассейна за домом и прошелся несколько раз взад-вперед по плиткам, глубоко дыша. Теперь стало немного легче дышать, чем раньше, подумал он. Он был слаб, как котенок, когда его привезли из больницы. Он начал плавать для растяжки грудной мускулатуры, которая пострадала от выстрела из дробовика, и привык делать упражнения, которые ему стали бы даже приносить удовольствие, если бы он вообще был теперь способен его испытывать. Уж лучше, чем сидеть в кресле, устремив взгляд прямо перед собой. Он много времени провел так.
В больнице он похудел на тридцать фунтов и с тех пор еще почти на двадцать. Теперь он весил ровно столько, сколько после окончания средней школы, и чувствовал себя в лучшей форме: сильный, загорелый и физически крепкий. Всякий раз, когда он оказывался перед зеркалом, он не переставал удивляться — стройный, чисто выбритый и впервые за многие годы с короткой стрижкой. Занимаясь плаванием, отбивая теннисные мячи, которые ему подавала специальная машина, он заметно окреп. Его устраивали эти виды спорта, так как не требовали партнера. Он несколько раз сыграл в теннис в клубе и понял, что не хочет быть в компании; он предпочитал потеть в одиночестве.