Но Анжелика, отчасти из бравады, отчасти из любопытства, попросила разрешения присутствовать при их беседе. Однако, чтобы не показаться нескромной, она села в уголке, у высокого раскрытого окна, выходившего во двор.
Был морозный, солнечный зимний день. Со двора тянуло дымом от медных жаровен, вокруг которых грелись слуги.
Анжелика сидела с вышиванием в руках, прислушиваясь к разговору мужчин, которые устроились друг против друга у камина, где потрескивали дрова.
Сначала речь шла о каких-то совершенно неизвестных Анжелике лицах — об английском философе Бэконе, о французе Декарте и о французском зодчем Блонделе, которого оба собеседника упоминали с негодованием, так как, по их словам, он не признавал теории Галилея, считая ее бесплодным парадоксом.
Из всего, что услышала Анжелика, она уяснила только одно: гость был ярым сторонником вышеназванного Декарта, а ее муж, наоборот, выступал против его учения.
Глубоко усевшись в обитое штофом кресло, в своей излюбленной небрежной позе, Жоффрей де Пейрак вел эту ученую беседу, казалось, почти с тем же легкомыслием, с каким обсуждал с дамами рифмы какого-нибудь сонета. Его непринужденная манера держаться была полной противоположностью чопорности профессора; страстно увлеченный разговором, тот сидел на самом краешке табурета, напряженно выпрямившись.
— Не спорю, ваш Декарт — гений, — говорил граф, — но из этого не следует, что он прав всегда и во всем.
Профессор горячился.
— Мне было бы любопытно узнать, в чем, по-вашему, он ошибается. Давайте разберемся! Декарт — первый, кто противопоставил схоластике и идеям абстрактным и религиозным свой экспериментальный метод познания мира. Отныне о вещах будут судить, исходя не из незыблемых абсолютных понятий, как это делали некогда, а опираясь на исследования и опыты, чтобы затем уже вывести математические законы. И этим мы обязаны Декарту. Так как же вы, человек, судя по всему, реалистического склада ума, столь ценимого в эпоху Возрождения, как же вы можете не разделять этой теории?
— Я разделяю ее, поверьте, мой друг. Я убежден, что без Декарта наука до сих пор не выкарабкалась бы из-под того пласта невежества и глупости, под которыми она была погребена последние столетия. Но я упрекаю его в недобросовестности по отношению к собственному гению. Его теории изобилуют совершенно очевидными ошибками. Впрочем, не буду вас разуверять, коли уж вы так убеждены в его правоте.
— Я приехал из Женевы, преодолев заснеженные горы и реки, чтобы принять ваш вызов в споре о Декарте, и готов вас выслушать.