— Он просит вас оказать ему честь и присутствовать на церемонии, — пояснил слуга.
— Ясно… — сказал Леон, покривив душой. — Форма одежды парадная?
— Прошу прощения?
— Амбассадор Леон спрашивает, следует ли одеться подобающим образом, — пояснил Берг.
— Это торжественная церемония, — величественно сказал дворецкий. — Жертвоприношение…
— Хорошо, — Берг кивнул не менее величественно. — Ступай.
Когда створки двери сомкнулись за вестником,
Леон обернулся к Бергу:
— Интересно, кого он собирается принести в жертву. Не нас?
— Не болтай глупости, — сердито сказал Берг. — Впрочем, как знать — в сводках ничего подобного не отмечалось. Похоже, это что-то из ряда вон.
— Наверняка Айльф знает. Интересно, почему, когда он нужен, его никогда нет поблизости?
Берг усмехнулся.
— Полагаю, наш менестрель ошивается в людской. Или, еще вероятней, в кухне. Он же всеобщий любимец и беззастенчиво этим пользуется.
— Быстро же он освоился.
— Ему и не надо осваиваться. Он плоть от плоти этого мира.
Но в темной людской не было никого, кроме заспанного мальчишки-конюшего, который охотно вызвался сбегать на кухню — похоже, он был не прочь под благовидным предлогом покрутиться у стола в надежде поживиться чем-нибудь съестным, но Леон разочаровал его, сказав, что сходит сам. Мальчишка посмотрел на него искоса — господам не годится шляться по нижнему этажу, но, с другой стороны, на то они и господа, чтобы ходить где пожелают.
По сравнению с пустыми, дышащими сыростью коридорами жаркая, душная, пропитанная запахами горелого жира кухня показалась Леону райским уголком. Однако прежней суеты и горячки тут не было. Даже пар над кастрюлями, казалось, клубился как-то неохотно. Повара и рассыльные сидели на табуретках и наблюдали за Айльфом, который как раз извлекал у себя из уха яйцо.
— Выйдем, — сказал Леон.
Айльф разочарованно вздохнул, дунул на ладонь, и яйцо исчезло.
— Я бы и вам на хорошую яичницу натаскал, — с упреком сказал он.
— Воровать нехорошо, — на всякий случай заметил Леон.
— Как же! Леон вздохнул.
— На какую церемонию мы званы, не знаешь? — спросил он.
— Петухов маркграф собственноручно будет резать, — охотно объяснил Айльф, — замаливать, значит, свои грехи.
— Какие еще грехи?
— Ну, он же перед севом все сделал как положено — сам проложил первую борозду, сам зерно бросал… А вон что делается, — Айльф кивнул на узкое окно, за которым слышался немолчный шум дождя. — значит, он с нечистыми помыслами зерно бросал. Значит, ему надо принести искупительную жертву перед Двоими, может, они и сменят гнев на милость.
— Петухов резать? — Леон поморщился. — А что тут такого? Раньше, говорят, девственниц резали. А теперь — петухов. Какая разница — на алтарь или в котел? Что-то я не видел, чтобы вы за обедом от курятины отказывались.