Теперь небо было бледно-розовым в зените и отливало зеленью на горизонте. Апельсиновые деревья в саду пахли так, что кружилась голова.
— Лучше вернуться к гостям, — сказал Леон, — их надобно успокоить.
— Мои люди умеют владеть собой, — возразил маркграф.
Леон откинул тяжелую портьеру, пропуская своего спутника вперед.
Зал был огромным, его сводчатый потолок терялся в темноте, где невидимые музыканты играли на хорах, и мелодия, опускаясь вниз, путалась в гобеленах, на которых окованные в железо рыцари мчались навстречу друг другу под узкими алыми и зелеными знаменами.
Люди маркграфа действительно умели владеть собой: по залу брела длинная шеренга и колеблющиеся тени от светильников смешивались с лиловыми тенями, которые отбрасывало льющееся снаружи зарево. Берг как раз открывал танец. Он вел маркграфиню под руку, тщетно пытаясь подстроиться под ее мелкий, скользящий шаг.
Небо за шторой по-прежнему пылало, и Берг с беспокойством косился в сторону окна. Потом он натолкнулся взглядом на Леона. Тот чуть заметно покачал головой.
Пара распалась. Пестрая многоножка сбилась с такта. Музыка, всхлипнув, смолкла, и стало слышно, как в деревне, под горой, бьет колокол.
Дворецкий отдернул штору, но никто не устремился к балкону: сдержанность, присущая местной культуре и не раз уже удивлявшая Леона, доходила чуть не до абсурда.
— Помилуй нас, грешных, — сказала маркграфиня и тем же скользящим шагом подошла к мужу. Берг воспользовался этим и кинулся к Леону.
— Где? — спросил он.
— Голова Грифона, — ответил Леон.
— Паршиво, — Берг неторопливо покачал головой. — Точка перехода как раз в этом секторе.
— Что поделать…
Где-то далеко, в созвездии Грифона, ничем не приметная звезда, долженствующая изображать грифонье ухо, если таковые вообще бывают, сбросила свою пылающую оболочку, и та пошла стремительно разбухать, постепенно теряя свою нестерпимую яркость. Завтра свет ее поблекнет, но еще несколько дней будет дрожать в теплом весеннем небе сияющий драгоценный камень.
Медлительный белобрысый Берг мрачно вздохнул.
— Ни тебе связи, — сказал он, — ни тебе корабля.
— Потерпишь, — отозвался Леон.
— А вдруг это навсегда?
— Такого еще не было.
— А вдруг — надолго?
— Ну чем тебе тут плохо? Смотри, как нас балуют.
— А если понадобится срочная эвакуация?
— С чего бы? — возразил Леон. — Это спокойный мир.
«Очень спокойный, — подумал он, — а уж для средневекового общества — особенно. Веротерпимый — что уж совсем необычно… Чаще этнографам и послам приходилось работать в обществах, пропитанных подозрительностью: собственно, здоровая агрессия — признак нормального развивающегося социума. Вот только грань между здоровой и нездоровой агрессией провести очень трудно».