— Не старый, но друг. Франк встречал в Ростоке наш танкер от имени Комитета защиты мира. Был моим гидом, а стал товарищем.
— Я о нем много думаль, когда ездиль сюда. Чужой город — не твой проспект без товарища.
— Можете говорить по-немецки. Я знаю этот язык.
— Гут! — Лоту сразу же стало легко. Он теперь мог точно выразить свою мысль, он получил свободу маневра, возможность тоньше плести словесную паутину, хотя были в связи с этим и свои потери из-за необходимости разговаривать на равных. Теперь уже не отмолчишься, не спрячешься за частокол чужих и непонятных слов. Лот, конечно, знал, что Эн-Эн-Эн говорит по-немецки.
— У вас курят? — поинтересовался Лот.
— Пожалуйста, — Николай Николаевич придвинул пепельницу.
Лот прикурил, зажигалкой сфотографировав его и Джина.
— Простите, вы воевали? — неожиданно спросил Николай Николаевич.
— Я почти всю войну просидел в Заксенхаузене… Вы не слыхали про студенческие волнения в сорок первом?
— В Мюнхене, если не ошибаюсь?
— Совершенно верно. Вот тогда, по сути дела, я должен был сделать выбор. Мой отец — друг Тельмана. Я не мог поступить иначе.
— Это естественно, — задумчиво произнес Николай Николаевич. — Помните у Гейне: «Ранние зимние дороги отцов — они нас выбирают».
— Я люблю прозу Гейне, — сказал Лот. — Особенно «La Grande». Печальное обращение «madame» долго преследовало меня. Мы ведь нация контрастов. Маркс и Гитлер, Бетховен и Шварцкопф, Гейне и Карл Мей с прародителями типа Освальда Шпенглера.
— Я читал его «Закат Европы».
— Это наш позор… — вздохнул Лот.
— А Эрнста Буша вы любите? Я помню его песни. Особенно «Болотные солдаты»…
Лот не спеша подошел к роялю, поднял крышку, прочел вслух:
— «Беккер»!.. Можно?
— Бога ради.
Лот придвинул стул, толкнул клавиши и негромко запел:
Заводы, вставайте,
Шеренги смыкайте.
На битву шагайте…
Шагайте, шагайте…
Проверьте прицел,
Заряжайте ружье.
На бой, пролетарий,
За дело свое.
Джин открыл рот от изумления.
— Вы молодец!
Николай Николаевич подошел к роялю.
— Видимо, есть у нас всех что-то такое, что не истребить и не унизить.
Джин прикурил и сфотографировал теперь Лота с Николаевым.
— Куда же оно денется, наше прошлое! — Лот встал. — Мой отец был спартаковцем. Его замучили в гестапо. Мне и самому порядком досталось. Я мог бы составить реестр пыток и зверств, учиненных надо мной.
— Чем вы теперь занимаетесь, товарищ Рунке? — поинтересовался Николай Николаевич.
— Я по профессии переводчик, а по призванию — петрограф.
— Ваше призвание — моя любимая наука. Я ведь коллекционирую камни. Не будь я математиком и не приговори меня к ней создатель, я бы…