– Ма-а-ам… – не унимаюсь я.
Мама поворачивается ко мне – ставит руки в боки и улыбается.
Улыбается, потому что боится, что я продолжу разговор.
– Что на ужин? – жалею её.
Люди из совка не любят личных тем. Они живут на деревьях и питаются просроченными фактами. Они не размножаются и поэтому вымирают, как вымирают деревья, на которых они живут.
Сто рублей я оставляю в первом попавшемся ларьке.
– Мерси… – говорит Медведев, получая от меня банку пива.
Мы набиваемся в скворцовскую Audi и врубаем музыку на полную – люди начинают ходить точно в ритм. Они ходят, и становится неясно, что было в начале – эта дурная музыка или эти дурные люди.
– Я решила уйти из дома – рассказываю.
– Правильно! – поддерживает меня Медведев.
– А есть куда? – Бардина знает ответ лучше меня.
– Неа…
– Решение без стратегии ничего не стоит… – Бардина говорит всегда с одной и той же интонацией. Она умная и злая.
– У тебя же был этот… Богатый ухажер… Сергей Юрьевич… – вспоминает Бардина.
– Он гадкий… – морщится Урюкова.
– Он богатый! – повторяет Бардина.
– А потом ты подкинешь нам денег – мы починим аудюху – и к морю… – вслух мечтает Скворцов.
А люди ходят перед нами ровно в такт музыке. Они смотрят на часы и сталкиваются, и спотыкаются, и просто идут точно под музыку «hardcore». Мы смотрим на них через лобовое стекло – и, кажется, весь мир создан эксклюзивно для нас – и там, за пределами нашего взора, просто ничего нет.
Мама наводит порядок. Это ее форма борьбы с окружающим миром. Хаос с моей помощью закономерно побеждает, но мама снова достает пылесос. Нет! – говорит мама, – Я – есть! – и протирает пыль на комоде. – И все же, я тут хозяйка! – говорит она и заправляет кровать…
Когда у меня будет своя жилплощадь – я доверюсь пространству полностью. Скажу ему:
«Пожалуйста, живи, захламляйся, о, моя Великолепная Квартира! А я буду послушно искать в тебе свое место…»
А мама расставляет книги и протирает пыль. Пушкин и Толстой, и поваренная книга встают по струнке, отдавая честь ее безнадежному упорству. Ма-ма мо – ет ра – му. Она открывает мой письменный стол, мой алтарь всемогущего Бога забытых вещей. Она высыпает на ковер свечи и ручки, ракушки морей, на которых я не была. Она придумывает им место и смысл – пакетирует их, расфасовывает и перетягивает резинкой, и всасывает пылесосом лишнее. Она честно не заглядывает в мои пустые тетради и складывает их стопкой. Она выбрасывает засохшие жвачки и поломанные заколки – каменный век моего бытия, – она придумывает мне новую жизнь.
– Зачем? – спрашиваю я маму.
– Свинарник… – говорит она.