Нет, не в видимых знаках дело, не в патриотических возгласах и не в поцелуе,
данном инвалиду, но в том, чтобы в самом деле взглянуть в этот день на
человека, как на лучшую свою драгоценность, — так обнять и прижать его к себе,
как наироднейшего своего брата, так ему обрадоваться, как бы своему наилучшему
другу, с которым несколько лет не видались и который вдруг неожиданно к нам
приехал. Еще сильней! еще больше! потому что узы, нас с ним связывающие,
сильней земного кровного нашего родства, и породнились мы с ним по нашему
прекрасному небесному Отцу, в несколько раз нам ближайшему нашего земного отца,
и день этот мы — в своей истинной семье, у Него Самого в дому. День этот есть
тот святой день, в который празднует святое, небесное свое братство все
человечество до единого, не исключив ил него ни одного человека.
Как бы этот день пришелся, казалось, кстати нашему девятнадцатому веку,
когда мысли о счастии человечества сделались почти любимыми мыслями всех; когда
обнять все человечество, как братьев, сделалось любимой мечтой молодого
человека; когда многие только и грезят о том, как преобразовать все
человечество, как возвысить внутреннее достоинство человека; когда почти
половина уже признала торжественно, что одно только христианство в силах это
произвесть; когда стали утверждать, что следует ближе ввести Христов закон как
в семейственный, так и в государственный быт; когда стали даже поговаривать о
том, чтобы все было общее — и дома и земли; когда подвиги сердоболия и помощи
несчастным стали разговором даже модных гостиных; когда, наконец, стало тесно
от всяких человеколюбивых заведений, странноприимных домов и приютов. Как бы,
казалось, девятнадцатый век должен был радостно воспраздновать этот день,
который так по сердцу всем великодушным и человеколюбивым его движеньям! Но на
этом-то самом дне, как на пробном камне, видишь, как бледны все его
христианские стремленья и как все они в одних только мечтах и мыслях, а нр в
деле. И если, в самом деле. придется ему обнять в этот день своего брата, как
брата — он его не обнимет. Все человечество готов он обнять, как брата, а брата
не обнимет. Отделись от этого человечества, которому он готовит такое
великодушное объятие, один человек, его оскорбивший, которому повелевает
Христос в ту же минуту простить, — он уже не обнимет его. Отделись от этого
человечества один, несогласный с ним в каких-нибудь ничтожных человеческих
мненьях, — он уже не обнимет его. Отделись от этого человечества один,
страждущий видней других тяжелыми язвами своих душевных недостатков, больше
всех других требующий состраданья к себе, — он оттолкнет его и не обнимет. И
достанется его объятие только тем, которые ничем еще не оскорбили его, с
которыми не имел он случая столкнуться, которых он никогда не знал и даже не
видел в глаза. Вот какого рода объятье всему человечеству дает человек
нынешнего века, и часто именно тот самый, который думает о себе, что он
истинный человеколюбец и совершенный христианин! Христианин!