Затем сожжен второй том «Мертвых душ»[115], что так было нужно. «Не оживет, аще не умрет», — говорит
апостол.[116] Нужно прежде умереть, для того
чтобы воскреснуть. Не легко было сжечь пятилетний труд, производимый с такими
болезненными напряжениями, где всякая строка досталась потрясеньем, где было
много того, что составляло мои лучшие помышления и занимало мою душу. Но все
было сожжено, и притом в ту минуту, когда, видя перед собою смерть, мне очень
хотелось оставить после себя хоть что-нибудь, обо мне лучше напоминающее.
Благодарю Бога, что дал мне силу это сделать. Как только пламя унесло последние
листы моей книги, ее содержанье вдруг воскреснуло в очищенном и светлом виде,
подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было то,
что я считал уже порядочным и стройным. Появленье второго тома в том виде, в
каком он был, произвело бы скорее вред, нежели пользу. Нужно принимать в
соображение не наслаждение каких-нибудь, любителей искусств и литературы, но
всех читателей, для которых писались «Мертвые души». Вывести несколько
прекрасных характеров, обнаруживающих высокое благородство нашей породы, ни к
чему не поведет. Оно возбудит только одну пустую гордость и хвастовство. Многие
у нас уже и теперь, особенно между молодежью, стали хвастаться не в меру
русскими доблестями и думают вовсе не о том, чтобы их углубить и воспитать в
себе, но чтобы выставить их напоказ и сказать Европе: «Смотрите, немцы: мы
лучше вас!» Это хвастовство — губитель всего. Оно раздражает других и наносит
вред самому хвастуну. Наилучшее дело можно превратить в грязь, если только им
похвалишься и похвастаешь. А у нас, еще не сделавши дела, им хвастаются!
Хвастаются будущим! Нет, по мне, уже лучше временное уныние и тоска от самого
себя, чем самонадеянность в себе. В первом случае человек, по крайней мере,
увидит свою презренность, подлое ничтожество свое и вспомнит невольно о Боге,
возносящем и выводящем все из глубины ничтожества; в последнем же случае он
убежит от самого себя прямо в руки к черту, отцу самонадеянности, дымным
надмением своих доблестей надмевающему человеку. Нет, бывает время, когда
нельзя иначе устремить общество или даже все поколенье к прекрасному, пока не
покажешь всю глубину его настоящей мерзости; бывает время, что даже вовсе не
следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день,
путей и дорог к нему для всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо
развито во втором томе «Мертвых душ», а оно должно было быть едва ли не
главное; а потому он и сожжен. Не судите обо мне и не выводите своих
заключений: вы ошибетесь, подобно тем из моих приятелей, которые, создавши из
меня свой собственный идеал писателя, сообразно своему собственному образу
мыслей о писателе, начали было от меня требовать, чтобы я отвечал ими же
созданному идеалу. Создал меня Бог и не скрыл от меня назначенья моего. Рожден
я вовсе не затем, чтобы произвести эпоху в области литературной. Дело мое проще
и ближе: дело мое есть то, о котором прежде всего должен подумать всяк человек,
не только один я. Дело мое —