Но если поднять перед ним завесу и показать ему хотя часть тех ужасов,
которые он производит косвенно, а не прямо, тогда он
заговорит другое. Сказать честному, но близорукому богачу, что он, убирая свой
дом и заводя у себя все на барскую ногу, вредит соблазном, поселяя в другом,
менее богатом, такое же желание, который из-за того, чтобы не отстать от него,
разоряет не только собственное, но и чуждое имущество, грабит и пускает по миру
людей; да вслед за этим и представить ему одну из тех ужасных картин голода
внутри России, от которых дыбом поднимется у него волос и которых, может быть,
не случилось бы, если бы не стал он жить на барскую ногу, да задавать тон
обществу и кружить головы другим. Показать таким же самым образом всем
модницам, которые не любят никуды появляться в одних и тех же платьях и, не
донашивая ничего, нашивают кучи нового, следуя за малейшим уклонением моды, —
показать им, что они вовсе не тем грешат, что занимаются этой суетностью и
тратят деньги, но тем, что сделали такой образ жизни необходимостью для других,
что муж иной жены схватил уже из-за этого взятку с своего же брата чиновника
(положим, этот чиновник был богат; но, чтобы доставить взятку, он должен был
насесть на менее богатого, а тот, с своей стороны, насел на какого-нибудь
заседателя или станового пристава, а становой пристав уже невольно был
принужден грабить нищих и неимущих), да вслед за этим и выставить всем модницам
картину голода. Тогда им не пойдет на ум какая-нибудь шляпка или модное платье;
увидят они, что не спасет их от страшного ответа перед Богом даже и деньга,
выброшенная нищему, даже и те человеколюбивые заведения, которые заводят они в
городах на счет ограбленных провинций. Нет, человек не бесчувствен, человек
подвигнется, если только ему покажешь дело как есть. Он теперь подвигнется еще
более, чем когда-либо прежде, потому что природа его размягчена, половина
грехов его — от неведенья, а не от разврата. Он, как спасителя, облобызает
того, который заставит его обратить взгляд на самого себя. Только слегка
приподыми проповедник завесу и укажи ему хотя одно из тех ежеминутных
преступлений, которые он совершает, у него уже отнимется дух хвастать
безгрешностью своей; не станет он оправдывать свою роскошь подлыми и жалкими
софизмами, будто бы нужна она затем, чтобы доставлять хлеб мастеровым. Он и сам
тогда смекнет, что разорить полдеревни или пол-уезда затем, чтобы доставить
хлеб столяру Гамбсу[122], есть вывод, который
мог образоваться только в пустой голове эконома XIX века, а не в здоровой
голове умного человека. А что же, если проповедник поднимет всю цепь того
множества косвенных преступлений, которые совершает человек своею
неосмотрительностью, гордостью и самоуверенностью в себе и покажет всю
опасность нынешнего времени, среди которого всяк может погубить разом несколько
душ, не только одну свою, среди которого, даже не будучи бесчестным, можно
заставить других быть бесчестными и подлецами одною только своей
неосмотрительностью, словом — если только сколько-нибудь покажет, как все
опасно ходят? Нет, люди не будут глухи к словам его, не уронится на воздух ни
одно слово его проповеди. А вы можете на это навести многих священников,
сообщая сведения о всех проделках нынешнего люда, которые вы наберете в дороге.
Но не одним священникам, вы можете и другим людям сделать этим пользу. Всем
теперь нужны эти сведенья.