Но вот я нашел подходящее дерево. Обрубил топориком нижние ветки и, опустившись на колени и то и дело подавляя искушение обернуться через плечо, принялся пилить ствол. Мне казалось, что вот-вот под чьими-то шагами хрустнет снег, что я не услышу этого хруста и таинственный незнакомец приблизится сзади и ударит по голове. Но ничего этого не случилось.
Когда наконец ель повалилась набок, я еще раз огляделся по сторонам, стащил с руки тяжелую вязаную рукавицу и уселся на камень передохнуть. На тот самый камень, на котором сидел незнакомец и грелся у костра. Внизу, в сгущающихся сумерках, виднелись огни охотничьего домика. А в нем отец слушал музыку, ждал, когда я принесу елку, размышлял о своем понимании «сердца тьмы».
Я просидел на этом камне довольно долго и мысленно продолжал споры с отцом. Никогда не сомневался, что ему довелось побывать там, в самом сердце тьмы, самом темном и страшном месте, где умирают все надежды и здравый смысл. Но почему он вдруг упомянул в связи с этим о матери? Ведь мама прожила благополучную и беспечную жизнь, в достатке и покое. Нет, не совсем так...
Мама пыталась покончить с собой. Дважды. Первый раз, когда начала топить свою боль в спиртном, а потом прыгнула вниз с лестничной площадки... Возможно, как раз ей, в отличие от всех нас остальных, довелось заглянуть в самую страшную тьму.
Почему она сделала это? Прежде я как-то не слишком задумывался над этим. Ведь она была моей мамой, а матери порой совершают самые безумные поступки. Матери моих друзей по школе тоже иногда вели себя странно, матери и отцы. Алкоголь, самоубийства — такое случалось, и все мы знали, то было частью жизни, вот только говорить об этом было не принято.
— Мама...
Сам того не осознавая, я почти прорыдал вслух это слово. И тут же снова услышал ее голос, точно она находилась где-то рядом. Я смотрел на почти уже засыпанные свежим снегом следы и чувствовал: она ожила, она где-то рядом, в тени. Но этих следов не должно было быть здесь, и мамы — тоже, однако я отчетливо слышал ее голос, как во сне, вот только теперь это не было сном. Слышал со всей ясностью и отчетливостью все, что она говорила Вэл и мне много лет тому назад, но по-другому. Теперь я услышал это совсем по-другому, и означали ее слово совсем-совсем другое...
Хью сделал это...
Это был Хью...
Хью это сделал...
Это был Хью, тогда, в саду...
Хью, а вовсе не «ты», как показалось нам с Вэл[14].
Мы были детьми. Мы были чертовски напуганы и плохо соображали.
А мама говорила нам, что Говерно убил отец.
Вэл тоже это помнила. Должна была помнить. Об этом и думала, когда вернулась в Принстон и начала задавать вопросы о гибели Говерно...