Егорша подал в кружке воды, Сильвестр Петрович пригубил, закрыл глаза, строго-настрого приказал себе: «Пиши немедля. Дальше хуже будет!»
И коротко, без единого лишнего слова, написал царю, что шведы разбиты наголову, корабли взяты в плен, Архангельску более опасность не угрожает. Во всем письме было семь строк.
— Мне и ехать? — спросил Егорша.
— Тебе, дружок, — утирая потное лицо и морщась от мучительной боли в раненой ноге, ответил Иевлев. — Пойдем к Марье Никитишне, она и денег даст — путь не близкий. Коли коня загонишь — покупай другого, мчись духом. Возьми со двора на цитадели чиненое шведское ядро — привезешь государю сувенир…
Он еще отпил воды, собираясь с мыслями, тревожась, чтобы не забыть главное. Егорша ждал молча.
— Еще вот: по пути в Холмогорах перво-наперво посети ты преосвященного Афанасия. Старик немощен, небось в ожидании истомился. Ему все расскажи доподлинно, пусть порадуется. Пожалуй, и к воеводе наведайся. В сии добрые часы о позоре давешнем поминать не след. Миновало — и бог с ним!
— Что он за позор? — спросил Егорша.
Иевлев строго на него взглянул, не ответил.
— Как князь-то испужался? — вспомнил Пустовойтов. — Об сем, что ли?
— Не твоего разума дело! — отрезал Иевлев. — После владыки поспешишь к воеводе князю Алексею Петровичу. Его обходить невместно нам. Со всем почтением боярина Прозоровского с великой викторией поздравишь. Коли пожелает, пусть и он государю отпишет — по чину. Да ты слушаешь ли?
— Слушаю! — угрюмо ответил Егорша.
Он взял запечатанное воском письмо, завернул в платок. Сильвестр Петрович покачал головой:
— А и грязен ты, Егор. И грязен, и изорвался весь…
— То копоть пороховая! — обиженным голосом молвил Егорша. — А кафтана другого нет, что на мне одет — самый наилучший…
— Мое-то все погорело! — сказал Иевлев и велел Резену дать Егорше во что переодеться. Инженер вынул из сундука красивый кафтан, короткие штаны, добротный плащ.
Егорша вышел из резеновскон избы, оглядел плащ, забежал к Марии Никитишне за деньгами, зашагал к причалу. Молоденький матрос положил ему в карбас чиненое шведское ядро. Карбас отвалил от крепости. У Егорши толчками, сильно билось сердце, ему было жарко, хотелось рассказать всем, что нынче же едет на Москву к самому государю Петру Алексеевичу — везет донесение о виктории над шведами. Но говорить не следовало…
Архангельск встретил Егоршу веселым перезвоном колоколов, — колокола на звонницах остались маленькие, звонили тоненько, от этого звона на сердце стало совсем хорошо. Всюду — в улицах и переулках, на Воскресенской пристани, возле Гостиного двора — сновали посадские, еще с ножами, с пищалями, с мушкетами — шли отдыхать. По Двине на веслах один за другим двигались карбасы и лодьи тех промышленников, что сидели в засадах, назначенных покойным Крыковым. Охотников встречали женки с пирогами, со штофами, целовались с мужьями, кланялись им. А возле пушек галдели беловолосые мальчишки, похлопывали по стволам, пытались поднять тяжелые банники, пугали: