Дух лагерной казармы ощутил Иван Григорьевич, глядя в окна ленинградской милиции, слушая за роскошным столом речи своего двоюродного брата, рассматривая вывеску паспортного отдела… Ему мерещилось, что колючая проволока уже не нужна и запроволочная жизнь уравнена в сокровенной сути своей с лагерным бараком.
Хаотически бурлил, булькал, кряхтел огромный котел, охваченный пламенем, дымом, паром, и каждому из многих казалось, что именно он понимает закон кипения большого котла, знает, как заварили кашу и кому ее есть.
Вновь стоял Иван Григорьевич в своих солдатских ботинках перед божественно босым, увенчанным венком всадником. Тридцать лет назад юношей он проходил здесь, и полон мощи был бронзовый Петр. Вот, наконец, и встретил Иван Григорьевич знакомого.
Казалось, ни тридцать лет назад и ни сто тридцать лет назад, когда Пушкин привел на эту площадь своего героя, не был дивный Петр так велик, как сегодня. Уж не было в мире силы огромней, чем та, которую он вобрал в себя и выразил, – величественной силы дивного государства. Она росла, поднималась, царила над полями, над фабриками, над письменными столами поэтов и ученых, над стройками каналов и плотин, над каменоломнями, над лесозаводами и лесосеками, в своем могуществе способная овладеть и громадой пространств, и сокровенными глубинами сердца зачарованного человека, несущего ей в дар свою свободу, само желание свободы.
– Санкт-Петербург, санпропускник, Санкт-Петербург, санпропускник, – повторял Иван Григорьевич.
Эти два слова нелепо сошлись, выражая связь между великим всадником и лагерным оборванцем.
Ночевал Иван Григорьевич на вокзале, в комнате для транзитных пассажиров. Он тратил в день не больше полутора – двух рублей и не торопился уезжать из Ленинграда.
На третий день он столкнулся со знакомым человеком, которого часто вспоминал во время своей лагерной жизни.
Они сразу узнали друг друга, хотя нынешний Иван Григорьевич ничем не походил на университетского, третьекурсника, а встретившийся ему Виталий Антонович Пинегин в сером плаще и фетровой шляпе не был схож с молодым человеком в заношенном студенческом кительке.
Увидев лицо остолбеневшего Пинегина, Иван Григорьевич проговорил:
– Ты, видно, меня числил в мертвецах? Пинегин развел руками.
– Да уж лет десять назад говорили, что будто ты того…
Он смотрел живыми и умными глазами в самую глубину взора Ивана Григорьевича.
– Ты не беспокойся, – сказал Иван Григорьевич, – я не с того света и не беглый, что еще гаже. Я, как ты, с паспортом и прочим.
Слова эти возмутили Пинегина.