На Софию опустилась прохлада. Балкон находился как раз над площадью Народного Собрания, где заседает болгарский парламент. Отсюда я мог любоваться большей частью города, залитого мягким светом.
София расположена в низине. Когда спускается вечер, окрестные горы становятся нежно-голубыми. А красновато-коричневые краски города еще больше сгущаются. Устремленная вверх, сложная по планировке, вычурная, София с ее кроваво-красными зданиями и белыми каменными оградами представлялась мне средоточием тщеславия в центре Балкан. Меня удивили ее живость и многообразие, не соответствовавшие расхожим представлениям о неприглядной жизни в Восточной Европе. Конечно, в Софии хватало и безликих зданий, и очередей на бензоколонках, и пустых магазинов. Однако это был светлый город, овеваемый свежим ветром, радостный и безрассудный. Его непредсказуемые подъемы и спуски, оранжевые трамваи и пестрые лавочки делали его похожим на странный парк аттракционов, где посетителям то весело, то страшно.
Марсель вышел ко мне на балкон.
– Как ты? – осведомился он, похлопав меня по плечу.
– Все хорошо.
Он нервно хохотнул:
– Свой цыганский ресторан мне явно придется открывать без тебя.
– Марсель, извини. Надо было предупредить, – ответил я. – При виде даже небольшого кусочка мяса мне хочется бежать, куда глаза глядят.
– Ты вегетарианец?
– В общем, да.
– Ничего страшного. – Он окинул взглядом город в огнях, потом повторил: – Ничего страшного. Мне тоже не хотелось есть. Это была не самая удачная идея – пойти в ресторан.
Он помолчал.
– Райко был моим другом, Луи. Настоящим близким другом, чудесным парнем, знавшим лес, как никто другой, находившим любое растение в самом отдаленном уголке. В семье Николичей он был мозговым центром. Без него не обходился ни один сбор растений.
– Почему ты не виделся с ним целых полгода? Почему никто не сообщил тебе о его смерти?
– Весной я уехал в Албанию. Там вот-вот может начаться свирепый голод. Я пытаюсь призвать французские власти к состраданию. Что касается Марина и остальных, с чего бы им меня оповещать? Они сами были напуганы. Кроме того, я ведь не цыган.
– А у тебя самого есть какие-нибудь соображения по поводу гибели Райко?
Марсель пожал плечами. Он сделал паузу, видимо, собираясь с мыслями.
– Я не нахожу объяснений. Мир цыган жесток. В первую очередь они жестоки друг к другу. С легкостью размахивают ножом, еще легче – кулаками. У них менталитет уличной шпаны. Однако настоящая жестокость – за пределами их мира. Это жестокость чужаков, гадже, к цыганскому племени. Она неотступно преследует цыган повсюду, ходит за ними по пятам уже много веков. Я повидал немало трущоб, расположенных в предместьях крупных городов Болгарии, Югославии, Турции. Там в бараках, утопающих в грязи, живут целые семьи, не имеющие ни профессии, ни будущего, постоянно испытывающие гнет расизма. Иногда на них яростно нападают в открытую. А иногда атака организуется изощренно. То есть с применением правовых норм и законных мер воздействия. Впрочем, смысл один и тот же: «Цыгане, убирайтесь отсюда!» Мне не раз доводилось видеть, как цыган выселяли при помощи полиции, бульдозеров, поджогов... Я видел, Луи, как под развалинами бараков, в пламени горящих фургонов гибли дети. Цыгане – это чума, их надо предать позорной смерти. Ты спрашиваешь, что могло случиться с Райко?