— Помнишь, как греки заперли нас в Фанаскертской крепости, лишили воды и как на третьем месяце осады к нам стал подбираться голод. Мы зарезали тогда мою любимую гончую Кудай и съели ее… Облегченно вздохнул обрадованный Мамамзе.
— О да, великолепная была собака Кудай, как же не помнить, она была даже лучше Куршай.
Царь неожиданно встал.
— Спокойной ночи, — небрежно сказал он и собрался уходить.
Мамамзе приподнялся на постели. Он попросил у царя разрешения уехать домой.
От взгляда Георгия не укрылось, что нижняя челюсть Мамамзе при этом чуть-чуть выдвинулась и задрожала.
— Не лихорадит ли тебя?-спросил он.
— Все еще недомогаю, но, если будет на то воля царя, я бы поехал домой, верховая езда меня ободрит.
— Ты ведь мой гость, не мог же я сам заговорить о твоем отъезде, — произнес Георгий и обратился к спасалару: — Пусть конюший к утру оседлает коней, и пусть еще арба сопровождает гостя. Раны могут открыться в пути, ехать верхом ему будет трудно.
Оставшись один, Мамамзе встал, прошелся по покоям, разминая больные суставы, затем вышел на террасу башни и обвел глазами город.
Зубчатые черные стены крепости окаймляли бледно-синий небосвод. В церквах ударили в било, сзывая народ к вечерне. Из дворцового храма доносилось хоровое пение. В ограде монастыря кишело черное воинство монахов. На башне Арагвских ворот перекликались дозорные. Медленно спускалась ночь на сгорбленную спину Сарки-нети. Яблоневый и алычовый цвет легким снежным покрывалом раскинулся над садом католикоса. В кустах щелкали соловьи.
Прислонившись к перилам террасы, стоял эристав Мамамзе. Радость завтрашнего отъезда приливала к сердцу. Он взглянул на восток— месяц поднимался над Крестовым монастырем. Вдруг на мосту Звездочетов заметил он огненное сверкание. Через мост шли ратники, закованные в латы. Мамамзе вспомнил, что и третьего дня дружина ратников проскакала в сторону Херкской кре-, поста. Старик взором следил за сиянием шлемов. Ратники скрылись за горой и вновь появились на подъеме. Молча проехали всадники. Только топот копыт да фырканье коней нарушали тишину. Затосковал Мамамзе по битвам и верховой езде. Всадники между тем пересекли площадь Самтавро, и гарнизонная стража открыла им северные ворота.
Наступила полная тишина. Почернели островерхие купола церквей, на небе зажглись звезды, Беспокойство овладело Мамамзе в обступившем его безмолвии.
Много месяцев Мамамзе находился в Мцхете. Ни царь, ни католикос, ни спасалар за это время ни словом не обмолвились о мятеже пховцев и арагвинцев. Гнев и угроза бушевали за их внешней предупредительностью. Прошлый месяц царь со свитой провел в Уплис-цихе: