Затем вдруг он перевел разговор на животворящий крест.
— Слыхал я, что крест этот творил много чудес в Кларджети. Когда землетрясением был повержен храм в Имерхеви и все было разрушено на его алтаре, лишь животворящий крест в драгоценном ларце сохранился невредимым.
Католикос ел форель и молча слушал Мамамзе. И лишь когда Мамамзе закончил рассказ о чуде, сотворенном крестом, Мелхиседек наклонением головы подтвердил его слова.
Мамамзе не стал продолжать, хотя он слышал от царского духовника историю о вторичном перенесении этого креста в Мцхету. Почти шепотом он стал говорить Мелхиседеку:
— В мог отсутствие, ваше святейшество, проклятые пховцы разорили мое эриставство, подожгли церкви. Сын мой Чиабер и правитель замка Тохаисдзе встретили их с дружиной, бились с ними в жестокой схватке, но у пховцев оказалось превосходство сил. Наши отступили в страхе перед численностью врага и заперлись в Корса-тевеле. Но неверные лишили их воды, заняли крепость, ограбили замок, не оставив нам ни фамильных икон, ни крестов.
Мелхиседек надкусил голову форели, некоторое время жевал ее беззубым ртом, затем дрожащей рукой вынул изо рта рыбью кость, положил ее на край тарелки и повернулся к Мамамзе.
— Царю Георгию все это было подробно доложено в свое время, — сказал он. — А затем тебя ранил медведь. Царь пощадил тебя, как почетного гостя и больного человека, и потому ничего не сказал тебе об этом…
Снова взял Мелхиседек себе на тарелку крупную форель и надкусил ей голову.
Мамамзе двоедушничал перед католикосом, многократно клялся жизнью царя и спасением души Баграта Куропалата.
— На моих руках испустил дух царь Баграт в замке Фанаскерти. Мне и Звиаду поручил он малолетнего Георгия и судьбу всей Грузии. Он заставил меня произнести клятву перед ним, и я по сей день верен этой клятве. Я и Бордохан, супруга моя, дни и ночи проводим в молитвах. И все мы, сын мой Чиабер и дочь Ката, — прах у ног вашего святейшества…
Не успел закончить свой рассказ Мамамзе, как католикос взглянул на поднос с форелью, стоявший перед Мамамзе: епископы Анчский и Мацкверский опустошили поднос.
Мамамзе прервал беседу на полуслове, и, когда он подавал католикосу форели на новом подносе, глаза Мел-хиседека, маленькие и черные, встретились с глазами Мамамзе, которые беспокойно бегали под лохматыми бровями.
Бордохан заметила, что вино не переменили после ухода Чиабера, и удивлялась, что сын так долго задержался. Извинившись громко, чтобы ее слышал Мелхиседек, она вышла из столовой палаты.
Католикос взял крупную форель и, надкусив голову, обратился к хозяину: