— Там, напротив, бар Джека О'Лири, — заметил Голдринг.
Катлер рассмеялся:
— Я узнал его, но мысленно представлял себе все в обратную сторону. Похоже, улица сворачивает на девяносто градусов.
— Вы привыкнете, — успокоил его Голдринг и сел, заняв удобное кресло, в котором до этого сидела Берта, положил ноги на оттоманку и спросил: — Вы не возражаете, леди, если я закурю? — И он чиркнул спичкой о подошву, не дожидаясь ответа Берты.
— Нет, — довольно резко ответила она.
— Не присядете ли вы, мисс, — предложил Катлер, — или я должен называть вас «миссис»?
Я поспешил вступить в разговор, чтобы Берта не успела себя назвать.
— Миссис. Не присядете ли и вы?
Голдринг взглянул на меня так, будто я был мухой, ползающей по куску пирога, который он намеревался съесть.
— Я буду с вами откровенен, — сказал Катлер. — Предельно откровенен. Моя жена покинула меня примерно три года назад. Наша супружеская жизнь не была вполне счастливой. Она уехала сюда, в Новый Орлеан.
Я с трудом ее отыскал.
— Верно, — вставил Голдринг, — мне пришлось изрядно повозиться из-за этой дамы.
Катлер продолжил своим мягким голосом:
— Причина, по которой я стремлюсь ее найти, в том…
В общем, я пришел к выводу, что наш брак так никогда и не станет счастливым. Как это ни прискорбно, я решил с ней развестись. Когда любовь проходит, брак становится…
Берта поудобнее уселась на табурете и прервала его:
— Ах, оставьте! Со мной не надо крутить. Жена бросила вас, и вы поменяли замок на двери, чтобы она не могла к вам вернуться. Я вас не виню. Но какое отношение это имеет ко мне?
— Вы простите меня, если я позволю себе высказаться по поводу вашего живого характера? — улыбнулся Катлер.
— Да я не буду попусту тратить слов, миссис… э…
— О'кей, в таком случае давайте ближе к делу, потому что мы хотим идти ужинать, — вновь вмешался я. — Вы собираете материал для развода? Я понимаю так: Голдринг нашел ее и передал ей бумаги.
— Правильно, — подтвердил Голдринг, посмотрев на меня в замешательстве, но с уважением — и как это я, мол, догадался?
— И теперь, — сказал Катлер с ноткой раздражения в голосе, — когда прошли годы с тех пор, как я избавился от всего этого, выясняется, что моя жена собирается заявить, будто бумаги не были ей переданы.
— Вот как! — удивился я.
— Именно так. Это, конечно, абсурд. К счастью, мистер Голдринг отчетливо помнит обстоятельства.
— Верно, — проговорил Голдринг. — Это было примерно в три часа дня тринадцатого марта 1940 года. Она подошла к двери, и я спросил, действительно ли ее фамилия Катлер и действительно ли она живет здесь. Женщина ответила утвердительно. Перед этим я выяснил, что квартира снята на имя Эдны Катлер. Тогда я спросил, зовут ли ее Эдна Катлер, и она ответила: «Да». Я взял оригинал судебной повестки, копию заявления и передал бумаги прямо ей в руки. Она стояла вон там, в дверях. — И Голдринг указал на дверь, которая вела в холл.