– Не ошибись, государь, – сказала Эовин. – Я не жаловаться пришла. В Палатах все как нельзя лучше – для тех, кто хочет излечиться. Мне же тягостны праздность, безделье, заточение. Я искала смерти в бою и не нашла ее, но ведь война не кончилась…
По знаку Фарамира Смотритель с поклоном удалился.
– Чем я могу помочь тебе, царевна? – спросил Фарамир. – Как видишь, я тоже узник наших врачевателей.
Он снова взглянул на нее: его всегда глубоко трогала чужая скорбь, а она была прекрасна в своем горе, и прелесть ее пронзала сердце. Она подняла глаза и встретила тихий, нежный взгляд; однако же Эовин, взращенная среди воинов, увидела и поняла, что перед нею стоит витязь, равного которому не сыщешь во всей Ристании.
– Чего же ты хочешь, царевна? – повторил он. – Говори; что в моей власти, я все сделаю.
– Я бы хотела, чтоб ты велел Смотрителю отпустить меня, – сказала она, и хотя слова ее по-прежнему звучали горделиво, но голос дрогнул, и она усомнилась в себе – впервые в жизни. Она подумала, что этот высокий воин, ласковый и суровый, принимает ее за несчастного, заблудшего ребенка, и неужели же ей не хватит твердости довести безнадежное дело до конца?
– Не пристало мне указывать Смотрителю, я и сам ему повинуюсь, – отвечал Фарамир. – И в городе я пока что не хозяин. Но будь я даже полновластным наместником, по части лечения последнее слово остается за лекарем, а как же иначе?
– Но я не хочу лечиться, – сказала она. – Я хочу воевать вместе с братом, с Эомером, и погибнуть, как конунг Теоден. Он ведь погиб – и обрел вечный почет и покой.
– Если тебе это уже по силам, царевна, все равно поздно догонять наше войско, – сказал Фарамир. – Гибель в бою, наверно, ждет нас всех, волей-неволей. И ты встретишь смерть достойнее и доблестнее, до поры до времени покорившись врачеванию. Нам выпало на долю ожидать, и надо ожидать терпеливо.
Она ничего не ответила, но лицо ее немного смягчилось, будто жестокий мороз отступил перед первым слабым дуновением весны. Слеза набухла и скатилась по щеке, блеснув дождинкою. И гордая голова поникла. Потом она вполголоса промолвила, как бы и не к нему обращаясь:
– Мне велено еще целых семь дней оставаться в постели. А окно мое выходит не на восток.
Говорила она, словно обиженная девочка, и, как ни жаль ее было, Фарамир все же улыбнулся.
– Окно твое – не на восток? – повторил он. – Ну, это поправимо. Что другое, а это в моей власти: я скажу Смотрителю, он распорядится. Лечись послушно, царевна, и не оставайся в постели, а гуляй, сколько хочешь, по солнечному саду, отсюда и гляди на восток, не забрезжит ли там надежда. Да и мне будет легче, если ты иной раз поговоришь со мною или хотя бы пройдешься рядом.