От самых от дверей ведет
Дорога вдаль и вдаль.
Но кто по ней куда пойдет
И кто куда когда придет -
Уж не моя печаль.
Кто хочет, пусть выходит в путь -
Зовет его закат.
А мне пора с пути свернуть,
Пора в трактире отдохнуть,
Соснуть у камелька.
Последние слова Бильбо не то что пропел, а просто пробормотал, уронил голову на грудь и крепко заснул.
Сгущались вечерние сумерки, все ярче пылал камин; они смотрели на уснувшего Бильбо, на его спокойную улыбку. Сэм окинул взглядом комнату, поглядел, как тени пляшут по стенам, и тихо сказал:
– Ох, господин Фродо, не больно-то он много написал с тех самых пор. И нашу повесть вряд ли напишет.
Бильбо приоткрыл один глаз, будто услышал, и поудобней уселся в кресле.
– Ну так-таки клонит и клонит в сон, – сказал он. – А уж ежели писать, так писать стихи, что ли. Фродо, друг ты мой любезный, ты как, не откажешься немножко навести у меня порядок? Ну, прибери бумажки, заметки, дневник мой и, пожалуй что, возьми-ка ты все это с собой, а? У меня, понимаешь, как-то не было времени разобраться. Сэм тебе поможет, как сумеет, а ежели что получится, приезжай, я прогляжу. Придираться, честное слово, не буду.
– Конечно же! – сказал Фродо. – И, само собой, скоро вернусь: нынче это не путь, а прогулка. Государь позаботится, при нем все дороги станут безопасны.
– Бот и спасибо тебе, милый ты мой! – сказал Бильбо. – Облегчил ты мою душу.
И немедля заснул крепче прежнего.
На другой день Гэндальф и хоббиты прощались с Бильбо у него в комнате: на холод он выходить не хотел; потом попрощались с Элрондом и со всеми его домочадцами.
Когда Фродо стоял на пороге, Элронд пожелал ему счастливого пути и тихо сказал после напутствия:
– Тебе, Фродо, наверно, незачем сюда возвращаться, разве что не сегодня завтра. А в это самое время года, когда золотые листья еще не опадают, встретишь Бильбо в лесах Хоббитании. И я с ним буду.
Таковы были прощальные слова Элронда, и один Фродо их услышал и запомнил.
Теперь их путь лежал прямиком на запад, через Пригорье в Хоббитанию. Им не терпелось снова увидеть родные края, но ехали поначалу медленно: Фродо занемог. У Бруиненской переправы он застыл как вкопанный, и глаза его мертвенно потускнели. За этот день он не сказал ни слова; было шестое октября.
– Плохо тебе, Фродо? – тихо спросил Гэндальф, подъехав к нему.
– Да, плоховато, – отозвался Фродо. – Раненое плечо онемело, и кругом точно смерклось. Нынче с тех пор ровно год.
– Увы, иную рану можно залечить, но не исцелить, – вздохнул Гэндальф.
– Моя, наверно, из таких, – сказал Фродо. – Боюсь, для меня нет возврата: доберусь до Хоббитании, а она совсем другая, потому что я уже не тот. Я отравлен и изувечен: клинок назгула, жало Шелоб, зубы Горлума… и меня изнурило тяжкое, неизбывное бремя. Где ж найду я покой?