Видимо, контингент не тот, досадовал Черный. В народ надо идти глубже. На митинг на какой-нибудь или даже еще глубже. А пока остается напиться, раз уж пришел, к тому же выпивка халявная.
Черный засел в баре и за неимением саке, надувался джин-тоником, любуясь мастерством бармена, который с потрясающей виртуозностью смешивал все подряд. Столь равномерно слоеной «кровавой Мэри» Черный не видел даже в Нью-Йорке, возможно, правда, потому, что никогда ее не пил, и дамы его ее никогда не пили, и вообще, в Нью-Йорке этого уже давно никто не пьет.
– Огоньку не будет? – кто-то тронул Черного за плечо.
– Не будет. – Он повернулся взглянуть, кому это там понадобился огонек, шумно сглотнул и резко отвернулся. Твою мать! Мать, мать, мать, мать!!!
Бармен посмотрел на Черного как на идиота: такая телка сама в руки просится! И услужливо щелкнул зажигалкой.
– Мартини, – томно произнесла она.
Отдышавшись, Черный осторожно скосил глаза и внимательно оглядел свою соседку. Зеленое обтягивающее чуть выше колен платье (абсолютно исключающее наличие какого-либо нижнего белья) без рукавов, с глубоким декольте сзади, высокие зеленые перчатки, мундштук под малахит и в зеленых тонах макияж. Естественно, туфли и сумочка в той же цветовой гамме. Она восседала, грациозно прогнув спину, опершись локтями о стойку и с убийственно скучающим видом пускала в потолок скупые струйки ароматного дыма. На Черного она, казалось, не обращала никакого внимания.
Сходство с фотографией, напечатанной в «Нью-Йорк таймс», вполне достаточное, чтобы обматерить себя последними словами. Кретин, мать твою! Дебил долбаный! Марина Митина, которую ты, мать твою, Порфирий, безуспешно искал в Нью-Йорке, нашлась сама собой в Москве, сама нарывалась на знакомство, а ты, засранец, ее отшил! И что теперь?! Скажешь ей, что знавал Фиму Басина? Наслышан о ней восторженных отзывов? Выльешь ей кофе за пазуху или на ногу наступишь?!
Хотя, мать его, а зачем, собственно, себя материть? Решил же, что не хрен с этим делом вообще связываться. Оно-то, конечно, заманчиво превратить свой и без того бестселлер в еще более бестселлерный, однако лучше быть, мать его, не слишком знаменитым, но зато живым писателем, чем, мать его, очень знаменитым и мертвым.
Душевные метания Черного прервала ударившая в нос пыль и возглас Митиной:
– Господи, я не нарочно! – Она уронила ему на колени пепельницу, в которую уже успела спустить пепел с трех сигарет. Естественно, безупречный смокинг утратил свою безупречность, а от пепла, попавшего в нос, Черный чихнул раз пять или шесть. С помощью бармена костюм кое-как привели в порядок, пепельницу заменили, и Митина, тут же снова закурив, одарила Черного извиняющимся и в то же время похотливо-оценивающим взглядом: