Вот душистый горошек, родственники которого рассыпаны по всему лесу. Он еще совсем молодой и оттого мечтает о далеких путешествиях и неведомых странах — по его представлениям, они начинаются сразу же за кустами, отгораживающими полянку.
Вот василек — самый старый из здешних обитателей Он помнит ромашку еще крошечным стебельком, а ее бабку — цветущей красавицей.
А вот ничем не примечательная травинка, утверждающая, что она прилетела с берегов Кримландии, где, будучи семечком, лежала над обрывом и смотрела на море.
А вот вьюны — целая река вьюнов, текущая под ногами. Они щекочут пятки и ловко взбираются по лодыжке под штанину. Нежные, ласковые, приятные, они хотят обнять меня целиком и навеки привязать к этой земле, сделав ее хранительницей.
Внезапно солнце скрылось за грозовой тучей, и порыв ветра сорвал плеть вьюнов, успевшую широким поясом обвить талию и связать руки цветочными браслетами.
Тот же ветер подхватил меня и подбросил вверх, унося прочь от прелестной полянки и оставляя за собой шлейф из сорванных лепестков.
— Наконец-то очнулась! — Возглас Ива резким криком ворона заглушил мелодичные перезвоны цветов и вырвал из сладкого сна.
— Уж и вздремнуть нельзя, — проворчала я, собираясь перевернуться на другой бок — и не смогла.
Сон как рукой сняло. Я приподняла голову и узрела плотный кокон вьюнов, охвативший меня с ног до груди и намертво привязавший к земле.
— Это еще что за штучки? — Я едва не застонала от бессилия.
Ощущение собственной беспомощности, когда ты не можешь даже шевельнуться, — самое неприятное из всех, какие мне приходилось испытывать. После лечения зубов, разумеется.
— Подожди, не двигайся. — Ив склонился надо мной, по стебельку разбирая тесные путы. — Сейчас я тебя освобожу.
— Это что, последний подарок лесного пугала?
— Скорее уж — наследство. Ты убила фрею и чуть сама не стала ей.
— А ну убери руки от вьюнов! Убери, кому говорят! Не мешай мне быть фреей!
— Ты в своем уме? — деликатно поинтересовался Ив, замерев с цветком в руках в миллиметре от моей груди.
— Еще как! — заверила я. — Ради того, чтобы ощутить на себе твой пламенный взор и сделать отважного рыцаря ручной болонкой, и жизни не жалко.
— Извини. — Его глаза заглянули в мои, а руки продолжили разбор цветочных завалов.
— Извини? И это все, что ты можешь сказать в оправдание своего аморального поведения?! — возмутилась я, стараясь не замечать, как осторожно кончики его пальцев скользят по моей груди, и не думать о том, что их отделяет лишь тонкая ткань рубашки.
— Я же тебя предупредил, что пора уносить ноги.