— Ты ответь мне, Бредун, — начала было Инга, и осеклась. — Они сказали, что ты можешь ответить...
И снова осеклась.
— Кто?! — подавившись собственным вопросом, перебил ее Бредун и для пущей убедительности постучал кулаком по своей груди.
— Я — кто? Как ты меня назвала, женщина?!
— Бредун, — робко повторила Инга. — Это мне так на хуторе...
— М-да, — человек задумчиво взлохматил и без того непослушные волосы. — Вот оно как... Бредун, значит... Это который бродит, что ли? Или который бредит? Ась? Ты как полагаешь?
— Никак, — честно ответила Инга. — Не знаю я. Ничего я теперь не знаю. Жили себе, жили, и вдруг — как в черный омут. Страшно должно быть, а мне и не страшно даже... Плохо и пусто.
— Ну, дура Иоганна, удружила, — человек плюнул в кусты и вытер мокрый рот о плечо. — Вот уж ведьмаки чертовы, умники лешастые, скажут — как оглоблей по башке... Бредун... Тогда уж лучше который бродит. Бредет, так сказать. Туда-сюда. Оттуда. И отсюда. И опять туда... где раки зимуют...
Он помолчал и нехотя добавил:
— Ты б меня не спрашивала лучше, а? Я тебе все равно ничего толкового не отвечу... Ну не знаю я, где мужики твои, честно, не знаю! Слухами земля полнится, а я мимо шел, как всегда... брел, в смысле... Догадываюсь, да и то — серединка на половинку! Зря они на Черчеков хутор сунулись. Ох, зря!.. Этот хутор судьба часто любит. Раз в полста лет — не одно, так другое... хоть в вашем мирке, хоть в каком другом! Ладно, что с тебя, неразумной, возьмешь, кроме хлопанья ресницами... Раз ты меня, похмельного, утешила, давай глянем...
Инга не очень поняла, что именно они сейчас будут глядеть в этой темени, и чем она таким особенным утешила похмельного Бредуна, но тут ночной гуляка лениво махнул рукой — и вокруг стало светло.
Очень светло.
Слишком.
Над собором из пепла — ветер.
Свет и мрак,
над песком встающий.
Очертанья маленькой смерти.
Ф. Г. Лорка
Инге показалось, что ее проволокли за волосы через такой чертополох миров и событий, что он изорвал сознание в клочья, разметав обрывки по ветру.
По степному горячему ветру, пахнущему полынью и стрелами...
Горели соборы и бордели, воздвигались империи и рушились горные хребты, вскипали алые бездны и небо раскрывало объятия молниям, когда на перепутьях дорог мирских сходились судьбы и упрямые неудачники с глазами цвета синей стали...
И хутор, Черчеков хутор, настырный камешек в шестернях взбесившихся часов!.. Он строился, разрушался, рос или сужался до единственной радикулитной избенки; рождались и умирали люди и нелюди, творилось зло, похожее на добро, и добро, неотличимое от зла — камешек, камешек, мелкий, назойливый, ворочающийся...