Барышни прибыли. И выглядели они отнюдь не чуждыми светскому тону. Платья их были очень модными, манеры очень учтивыми: они пришли в восторг от дома, восхищались мебелью и так нежно любили детей, что и часа не прошло, как леди Мидлтон составила о них самое лучшее мнение. Она объявила, что они весьма приятные девицы, а это в устах ее милости было равно самому горячему одобрению. От такой похвалы сэр Джон проникся еще большим уважением к своему умению судить о людях и тут же отправился в Коттедж объявить мисс Дэшвуд и ее сестрам о прибытии мисс Стил с сестрой и заверить их, что это милейшие в мире барышни. Однако такая рекомендация мало о чем говорила. Элинор прекрасно знала, что любой уголок Англии изобилует милейшими в мире барышнями, удивительно различными и лицом, и характером, и умом. Сэр Джон требовал, чтобы они немедленно всей семьей посетили Бартон-парк и познакомились с его гостьями. Великодушный добряк! Ему в тягость было только самому пользоваться обществом даже самых дальних родственников.
– Так идемте же! – говорил он.– Прошу вас, идемте, вы должны пойти, право же должны! Вы и вообразить не можете, как они вам поправятся! Люси убийственная красотка, и такая веселая, такая приятная! Дети все уже от нее ни на шаг не отходят, словно знакомы с ней всю жизнь. И обе они сгорают от нетерпения увидеть вас, потому что слышали в Эксетере, что вы бесподобнейшие красавицы, а я их заверил, что так оно и есть, но только вы еще красивее. Вы придете от них в восторг, право слово. Они привезли целую карету подарков для детей. Как у вас хватает совести не пойти? Ведь они с вами почти в родстве. Вы же родня мне, а они – моей жене, значит, между собой вы тоже родня.
Но все уговоры сэра Джона остались тщетными. Он сумел лишь добиться обещания, что они на днях побывают в Бартон-парке, и, изумленный таким равнодушием, пошел домой, чтобы вновь расписать их барышням Стил, как только что расписывал им барышень Стил.
Когда, исполняя данное слово, они отправились в Бартон-парк и знакомство состоялось, ничего восхитительного в наружности старшей мисс Стил, девицы лет под тридцать с невзрачным простоватым лицом, они не нашли, но совсем отказать в красоте младшей сестре, которой было не более двадцати двух – двадцати трех лет, они не могли. Черты ее лица были миловидными, взгляд живым и быстрым, а ловкость манер, хотя и не заменяла истинного благородства и изящества, все же придавала ей вид определенного достоинства. Держались обе с неописуемой любезностью, и Элинор, наблюдая, как усердно и умело стараются они завоевать расположение леди Мидлтон, должна была признать за ними немалую толику житейской мудрости. Перед ее детьми они млели от восторга, рассыпались в похвалах их ангельской красоте, старались развлекать их, исполняли все их прихоти, а в минуты, свободные от этих важных, возложенных на них вежливостью забот, приходили в экстаз по поводу того, что делала ее милость, если ее милость в эти минуты что-то делала, или же снимали выкройку с нового модного платья, в котором она накануне повергла их в неистовый восторг. К счастью для тех, кто заискивает в других, потакая таким пристрастиям и слабостям, любящая маменька, превосходящая в жадности, когда речь идет о похвалах ее детям, все живые существа, превосходит их и доверчивостью. Требования ее непомерны, зато она охотно проглатывает любую самую грубую лесть, и леди Мидлтон без малейшего удивления или сомнения наблюдала нежнейшую любовь, которую обе мисс Стил изливали на ее детей, и их поистине святое терпение. С материнской гордостью она взирала на дерзкие выходки и проказы, покорно сносившиеся ее родственницами. Она смотрела, как развязываются их шарфы, как растрепываются их локоны, как обыскиваются их рабочие шкатулки и похищаются их ножички и ножницы, пребывая в твердой уверенности, что обе получают от этого такую же радость. Удивило ее лишь равнодушие, с каким Элинор и Марианна не пожелали принять в происходящем никакого участия.