Брат, который по прошествии времени стал более скрытен, не часто делился со мной впечатлениями о своем новом положении; исключением была реплика: «школа – Содом». Мой черед пришел раньше, чем я того ожидал. Однажды вечером мистер Коллопи спросил меня, где утренняя газета. Я протянул ему первую попавшуюся под руку. Он вернул ее обратно.
– Сегодняшняя утренняя, я тебе сказал.
– Я думал, это сегодняшняя.
– Ты думал? Ты что, читать не умеешь, парень?
– Ну... нет.
– Всемогущий Боже, с состраданием смотрящий на нас с небес! Ты хоть понимаешь, что в твоем возрасте Моц Арт написал четыре симфонии и Бог знает сколько замечательных песен. Поганый Нини давал сольные концерты на скрипке перед королем Пруссии, а Иоанн Креститель странствовал по пустыне, не имея на обед ничего, кроме проклятой саранчи и дикого меда. Есть в тебе хоть капля стыда, парень?
– Но я еще мал!
– В самом деле? Ты считаешь не с того конца. Откуда ты знаешь, может быть, сейчас пошли последние три месяца твоей жизни?
– О Боже!
– Что?
– Но...
– Можешь засунуть свои «но» себе в карман. Я скажу тебе, что ты сделаешь. Ты встанешь завтра утром ровно с восьмым ударом часов и хорошенько-прехорошенько умоешься.
Той ночью, лежа в кровати, брат сказал мне не без ехидства, что, по его мнению, я скоро стану знатоком латыни и Шекспира. И что брат Краппи осыплет меня в своем классе небесной благодатью Христианской Доктрины, вытрясет из меня всю душу и даст мне некоторое представление о том, через что пришлось пройти ранним христианам на римских аренах. Когда я наконец закрыл глаза, они были полны слез. Но брат оказался прав лишь отчасти. К моему удивлению, на следующее утро мистер Коллопи повел меня быстрым шагом вверх по набережной канала, доходящего до Синг-стрит, и позвонил в колокольчик на двери расположенной там общины Христианских Братьев. Ответившему нам неряшливому человеку в черном мистер Коллопи сказал, что мы пришли увидеться с настоятелем братом Гаскеттом. Нас ввели в мрачную маленькую комнату со столом и несколькими стульями, одну из стен которой украшала стальная пластина с выгравированным на ней изображением головы брата Риса, основателя ордена. Ничего другого в комнате не было.
– Говорят, благочестие имеет свой запах, – тихо пробормотал мистер Коллопи себе под нос. – Все наоборот. На самом деле запах благочестия – это всего лишь отсутствие запаха женщины.
Он посмотрел на меня:
– Ты знаешь, что ни одной живой женщине не дозволяется входить в этот святой дом? Так и должно быть. Даже если брат хочет увидеться со своей родной матерью, он должен встретиться с ней тайно в отеле «Империал», что вниз по улице. Что ты об этом думаешь?