«Лучший подарок, который вы можете мне сделать, – это помочь мне разобраться в вашем выздоровлении».
«Я думаю, – ответил Брейер, – что самым мощным фактором стало то, что я понял, кто мой истинный враг. Когда я осознал, что должен бороться с истинными врагами – с временем, со старением, со смертью, – я пришел к пониманию того, что Матильда не противник, не спаситель, но попутчик, составляющий мне компанию в утомительном путешествии по реке жизни. Каким-то образом эта простая мысль выпустила из заключения всю мою любовь к ней. Сегодня, Фридрих, мне нравится идея о вечном повторении моей жизни. Наконец, я могу сказать: „Да, я выбрал жизнь для себя. И я сделал хороший выбор“.
«Да, да. Я понимаю, что вы изменились, – сказал Ницше, подгоняя Брейера. – Но я хочу понять механизм этого изменения».
«Я могу сказать только то, что в течение последних двух лет я был сильно напуган собственным старением, или, как вы сказали, „аппетитом времени“. Я сопротивлялся – но вслепую. Я нападал не на врага, а на свою жену, и в конце концов, в отчаянии, обрел спасение в руках того, кто мог спасти меня. – Брейер замолчал, почесывая голову. – Я не знаю, что добавить, разве что благодаря вам я нашел ключ к разгадке жизни: во-первых, желать необходимое, во-вторых, любить желаемое».
Ницше, пораженный словами Брейера, едва сдерживал волнение.
«Amorfati - люби свою судьбу. Йозеф, наше родство душ поистине сверхъестественно! Я планировал посвятить следующий – и последний в этом курсе занятий – урок именно Amorfati. Я собирался научить вас бороться с отчаянием, превращая «так это было» в «так сделал я». Но вы опередили меня. Вы стали сильным, может, даже созрели, – но… – Ницше запнулся, охваченный внезапным волнением. – Эта Берта, которая ворвалась в ваш разум и пленила его, которая не давала вам покоя – вы не рассказали мне, как изгнали ее».
«Это не имеет значения, Фридрих. Намного важнее то, что я перестал оплакивать прошлое и…»
«Вы говорили, что хотите тоже дать мне что-то. Помните? – воскликнул Ницше, и отчаяние в его голосе встревожило Брейера. – Так дайте мне то, о чем я прошу. Скажите мне, как вы заставили ее уйти! Я хочу знать все подробности!»
«Каких-то две недели назад, – вспомнил Брейер, – это я умолял Ницше сказать мне, что конкретно мне нужно делать, а Ницше утверждал, что единого пути не существует и каждый должен искать свою собственную истину. Насколько же сильно должен страдать Ницше, чтобы отрекаться теперь от своих собственных слов и надеяться вычленить из моего выздоровления путь к своему собственному. Нельзя потакать ему в этом», – решил Брейер.