– Я знаю, Максим, что ты остроумный, но я хочу, чтобы вы меня поняли: эти хулиганы где-то учатся или работают, а там ведь есть первичная организация. Вот о чем нужно думать! А, может быть, они и сами комсомольцы. Делать что-то необходимо сейчас, пока случайность в закономерность не превратилась.
– Ты мрачно глядишь на молодежь, Леша, – констатировал Полубояринов.
– Я, Максим, гляжу трезво. И ты меня, Коля, понять должен: сам же все время с подростками возишься!
Члены бюро замолчали. Было слышно, как за окном по переулку проезжают редкие воскресные автомобили. Шумилин понимал, что от него ждут решения.
– Мне бы тоже хотелось, – начал он, еще не зная до конца, что скажет, и чувствуя какую-то трибунность взятого тона, – чтобы происшедшее оказалось случайностью, хотя и за случайность отвечать придется. Согласен я и с тобой, Алексей, случайность со временем может стать закономерностью, явлением, но уверен: эти хулиганы не комсомольцы. И не надо с водой выплескивать ребенка, а то появилась такая манера: нащупают недостаток и давай подряд все крушить. Ты же, дорогой мой, у себя на автобазе машину, у которой фильтр засорился или тормозная жидкость вытекла, не списываешь! Комсомол, каким он сегодня стал, не одно поколение строило, и каждое самое лучшее старалось вложить. Вот так-то! Ты о многом сказал правильно, главное – с болью. А то мне иногда кажется, спортивных болельщиков кругом больше, чем болеющих за дело. И мнение мое такое: в связи со слетом очередное бюро у нас будет не в среду, а во вторник. К этому времени, надеюсь, прояснится что-то и у милиции. Давайте отложим все другие вопросы – они терпят – и вернемся уже в полном составе к этому разговору, разберемся, что тут закономерность, а что случайность, что произошло из-за незакрытого окна, а что по другим причинам. И как быть, чтобы такого больше никогда не случилось. Договорились?
Члены бюро с шумом отодвинули стулья и начали собираться.
– Нá вот тебе для коллекции, – вернувшись от двери, протянул Бутенин тоненький сборничек.
Оставшись один, Шумилин закурил и поймал себя на том, что за годы общественной работы приобрел навыки эдакого миротворца, укротителя страстей. А может, именно Бутенина нужно брать на место второго? Правда, у него ни образования, ни опыта аппаратной работы, но зато комсомол для него – комсомол, а не ступенька в жизни, этим он и похож на Кононенко. И парень Леша хороший, только резковатый… А почему, собственно, мы стали любить разных молчаливых насмешников, смотрящих на наши недостатки и несуразицы, словно воспитанные иностранцы, с ироническим удивлением: отчего, мол, аборигены порядок у себя навести не могут? А ведь они никакие не интуристы, а соотечественники, граждане, не в обиходно-транспортном – в главном смысле этого слова, они люди, от которых все и зависит! Почему человека, с болью и виной называющего вещи своими именами, мы, внутренне соглашаясь, все-таки воспринимаем как возмутителя спокойствия? Слава богу, что он покой возмущает! С покоя, вернее, с успокоенности вся безалаберность и начинается. Тут Бутенин абсолютно прав! Тогда получается: ощущение вины есть не у одного краснопролетарского руководителя, а то он уже решил, что это последствия его недавней подводной охоты. Шумилин невольно прислушался к себе и сразу уловил знакомое тревожное ожидание – казалось, даже сердце бьется с какими-то перебоями, словно спотыкается. Ерунда! Он взял и руки книжицу, подаренную Бутениным. Почти всем в районе было известно, что Шумилин собирает первые сборники поэтов и в его коллекции есть почти все классики, нсз говоря уже о нынешних стихотворцах. Но мало кто знал о том, что начало коллекции положила книжечка Шумилинского однокурсника, ко всеобщему изумлению, вышедшего в поэты.