–Я вам подарки принес, – говорит он после «здравствуйте» и показывает книжку и видеокассету.
– Спасибо.
Но Закаев оставляет меня с протянутой в пространстве рукой. Он медленно переворачивает книжку листками вниз и настойчиво трясет ее.
–Смотрите – ничего нет, – произносит он буднично, вроде так и надо. – Никакого белого порошка. Не бойтесь.
Я и не боюсь, но понимаю, что все-таки смотрю за его руками – мы оба сильно испорчены последней войной. Хоть за спиной и Англия, мы ведем себя, как в России, где очень боятся чеченцев и чеченского терроризма, а чеченцы в ответ стараются сразу расставлять точки над «i» – прежде, чем их об этом попросят. Поэтому Закаев и трясет книжку.
И не успокаивается на этом. Из кармана брюк он вытаскивает брелок с ключами и надрывает пленку запечатанной видеокассеты.
– Тут тоже – ничего.
– Ахмед, ну зачем уж так-то…
– Надо.
Говорит без улыбки и без злобы. Виснет пауза.
– Вы когда были в Урус-Мартане? – спрашивает Закаев, и сквозь полуопущенные веки загнанного в угол человека, привыкшего постоянно следить, не следят ли за ним, блестит та влажность, что предваряет слезы. Это пока не интервью – это мы просто перекидываемся сло
вами. Урус-Мартан – родное село Закаева, самая дорогая, по чеченской традиции, для него земля.
– Я?… Дней десять назад. В конце апреля.
Глаза Закаева по-прежнему пусты, но из них вытекает слеза. Надо что-то сказать…
– Показывали мне улицу, где ваш дом…
–Ну и?
– Знаете, разрушен…
– Не до конца… – Закаев оставляет себе шанс. Хотя мы оба знаем, что разрушен – до фундамента.
– Да, конечно. Не до конца.
Пора начинать интервью. Про войну, которая за нашими плечами.
Интервью – длиною в войну. А может, и в жизнь. Уж точно – длиною в нашу судьбу.
Понять, о чем мы говорим, непросто, учитывая массовую провоенную и античеченскую промывку мозгов, устроенную в нашем государстве.
Понять можно только в одном случае: когда знаешь, что случилось на войне и вокруг войны…