Солнце грело, светило, жарило — парило, как в бане. В Волхове, за мостом, в понизовье, вовсю плескались мальчишки, да и взрослые мужики — с дальних пятин обозники — скинув одежку, кидались в воду, брызгаясь да храпя, ровно зверь морской, коего ради зуба рыбьего промышляют ушкуйники у моря Студеного на берегу Терском. Накупавшись всласть, бежали обратно к обозам, руками срам прикрыв, хохотали, с девками заигрывали, мимо шедшими, веселились. С Деревской земли тот обоз был, боярина Арбузьева люди. Оброк привезли да меха — Рухлядишку мягкую, что успели за зиму запромыслить. Хорошо добрались — ни в грязи-болотине не застряли, ни лихих людишек не встретили, слава те, Господи! Один, правда, прибился в чаще — длинный такой парнище, худющий, ровно три лета голодал. Хороший человек оказался, работящий, спокойный.
Федор — мужик, в обозе главный — рад был. Правда, не разговорчив был парень-то, и, видно, бывал уже в Новгороде Великом, как в ворота въехали — так по сторонам глазами и шарил. А на воротах — Федор то приметил — от стражи таился, рожу воротил на сторону. Хоть и не похож вроде на лиходея. Однако, кто его знает, правду старики говорят: чужая душа — потемки. Может, беглый какой… Ну, худа от парня в обозе не видели, а что беглый — его дело. Поговорить с Иваном Григорьичем, тиуном боярским, может, и разрешит парнищу пожить в вотчине-то. Всяко лучше, чем одному по лесам скитаться, ровно волку какому. Ишь, исхудал — кожа да кости. С обозными-то еще подкормился…
Выкупавшись, да постиравшись, да чистые рубахи, что заранее приготовлены были, надев — поехали дальше. На боярский двор, что на улице Кузьмодемьянской, на конце Неревском, Новгорода, Господина Великого. В храмах зазвонили к обедне. Сперва маленькие колокольцы ударили, Кузьмы и Демьяна церкви, что на Холопьей, прости Господи, улице выстроен. Тут же разом и в соседних церквях затрезвонили — у Дмитрия, у Якова, у Саввы… И — гулко так, басовито — в Святой Софьи храме. Уж Софийский-то перезвон ни с чем не спутаешь! Да вон она, Софья-то — купола издалече видать, да и сам Софийский двор от Кузьмодемьянской — три раза плюнуть. Улица Кузьмодемьянская длинная, через весь Неревский конец тянется, к реке спускаясь — Великую пересекая. Сады яблоневые, цветущие — вдоль всей улицы, да и на дворе боярском. А запах! Этакой-то воздух пить можно! Ложками хлебать — киселя вместо.
Ну, в ворота боярские въехали — не до воздуха стало. Запарка пошла — возы разгружать да в амбары припасы складывать. Тиун — управитель боярский — Иван Григорьевич — мужичина въедливый, хоть и подслеповат маленько. Ни одна шкурка с мездрой мимо рук не пройдет, хорошо, мало таких. Но, что греха таить, попадалися. Ругался тиун, подзатыльники обозникам бил, а то и посохом. Ну, то не плети. Ништо, терпеть можно. Да и видно было, доволен тиун, а что ругался — так то так, для порядку больше. Как же тиуну не ругаться? Мужик-лапотник — он такой, враз хозяину недовольство сделает по лености своей да по глупости. Глаз да глаз нужен. Вот и смотрел тиун…