Тем не менее Олег Иваныч не был настолько пьян, чтобы полностью игнорировать возможную опасность. Сердечно простившись с Костромичом, он быстро прошел мимо Тимохи и, сбежав по крыльцу, оказался на улице… Светало. На востоке, за церковью, алела утренняя зорька. Над рекой струился редкий туман.
— Однако в какую же сторону идти? — спросил он сам себя и вдруг услыхал позади чью-то легкую торопливую поступь. Обернулся…
— Куда ж ты пропал, кормилец?
Перед ним стояла недавняя спутница, юная «гулящая жёнка», и улыбалась. Улыбка у нее была ничего себе, приятной.
Ни слова не говоря, девчонка подошла ближе, встала на цыпочки и жарко поцеловала старшего дознавателя в губы.
— Пойдем в овсы, пойдем, ну? — целуя, шептала она, увлекая за собою Олега. И тот не нашел сил сопротивляться.
У нее оказалось удивительно красивое тело, молодое, упругое, с набухшими колокольцами грудей.
А в искусстве любви девчонка оказалась столь искусной, что Олег Иваныч на время забыл, где находится.
Потом, лежа посреди овсяного поля, он смотрел в быстро светлеющее небо и ни о чем не думал. Просто наслаждался тишиной, покоем, пением жаворонка и юной красавицей, доверчиво прижавшейся к нему нагим жарким телом.
— Приходи еще, — поцеловав Олега в грудь, тихо попросила она. — За реку, на Фишовицу. Там усадьба. Спросишь Тоньку-Заразу. Это я и есть. Придешь?
— Не обещаю, — честно ответил Олег. — Кстати, а что это за крутой мен так настойчиво лапал тебя сегодня за столиком?
— Какой еще… Ах… — Тонька прикусила язык и прижалась теснее. — Это страшный человек, — прошептала она, — Тимоха Рысь, ушкуйник из Новгорода. Выспрашивал про богомольцев, кто там есть побогаче да куда путь держат.
— Ах, он смерд, холопья рожа! — выругался дознаватель. — Чаю, недоброе затеял, пес! А ну-ка, Тоня, с этого момента поподробнее…
— Боюсь я, боярин, — помолчав, призналась Тонь-ка. — Тимоха сказал, ежели что — враз язык отрежет! Да ничего и не ведаю я боле. Иди лучше сюда, князь мой…
И вновь, уже в который раз, почувствовал Олег Иваныч еще не растраченный жар молодого Тонькиного тела.
— Еще… Еще, боярин… Еще… — изгибаясь, страстно стонала девчонка.
А над овсяным полем вставало желтое летнее солнце. Солнце одна тысяча четыреста семидесятого года.
Поутру отправились на пристань, толковать с Иваном Костромичом. Груженые струги купца тяжело покачивались в темных водах реки, словно жирные беломорские нерпы. Люди купца сновали взад и вперед по перекинутым на берег узким дощатым мостикам, что-то таскали, приколачивали, смолили. Видно, готовились к отплытию…