Вахтанг зашел в тесную каюту и, чтобы хоть немного согреться, сунул себе за пазуху переносную штурманскую лампу.
— Ей-богу, уеду на Черное море, — задумчиво сказал он и, устало отвалившись назад, уперся затылком в переборку. Катер приятно покачивало, мерные взлеты и падения убаюкивали, шум моря усыплял, как тягучая песня…
И в настороженном полузабытьи он вспомнил тот дождливый пасмурный день, когда уезжал из родного селения обратно на север. На пороге дома, где он родился и вырос, Вахтанг положил на плечо матери свою тяжелую, поседевшую в океанских походах голову, и мать гладила его жесткие волосы, и плечо ее вздрагивало. «Ты не провожай меня, не надо», — попросил он и, легко отстранив ее от себя, побежал догонять возницу дядю Ираклия, который нарочно медленно-медленно заставлял идти лошадь. А догнав, вскакивая в повозку, увидел, что мать идет за ним следом. Ее маленькая сгорбленная фигурка покачивалась вдали, затканная плотной сеткой дождя, и она шла за сыном, словно желая сказать ему что-то очень важное, чего никогда не говорила еще. Боясь оглянуться, боясь вернуться, зная, что, вернувшись, расплачется, Вахтанг вырвал у дяди Ираклия кнут и стал хлестать лошадь. Колеса загрохотали по каменистой дороге, и, когда он все-таки обернулся, матери уже не было видно…
Вахтанг вытер со щеки нечаянно набежавшую слезу и подумал, оправдываясь: «Нервы…» Катер резко бросило на борт, смачно хлестнула в иллюминатор всклокоченная пена.
Старший лейтенант выскочил на палубу.
— Вы что, курс изменили?
— Поворот влево, — доложил мичман, — надо обойти корабли. Вот и легли лагом к волне…
Из серой мглы моря выступали четкие контуры сторожевиков «дивизиона плохой погоды», называемого так потому, что имена их — «Гроза», «Туман», «Смерч» — напоминали о всяких морских каверзах, и плоский силуэт эскадренного миноносца «Летучий». Корабли, продвигаясь на малом ходу, лежали на артиллерийском галсе, изредка окутываясь огненно-желтыми дымами залпов главного калибра. Они вели огонь по перекрестку дорог на пути немецкого отступления.
— Хорошо стреляют! — возбужденно воскликнул Вахтанг, проследив по секундомеру за паузами между согласованными залпами сторожевиков и эсминца. — Смотри, как точно!
И паузы действительно были все одинаковы, словно орудия кораблей приводили в действие не люди, а какой-то сверхсовершенный часовой механизм.
— Неплохо, — согласился Назаров, поглядывая на корму, где винты ровно бурлили воду, добирая последние мили похода.
Мичман радовался, что скоро можно будет скинуть мокрое белье, напиться горячего чая и лечь под сухое — вот что важно — под сухое одеяло.