Левый берег ее — пологое каменное плато — норвежский, а правый берег ее — крутые, неприступные скалы — русский! Так повелось издавна, и вот теперь русский человек пробивал себе дорогу к древнему пограничному рубежу.
В ночь на 22 октября 1944 года он вышел к этой реке…
— Фельдфебель, зажгите фонарь, я буду писать. Да прикройте ладонями, русские могут заметить нас с воздуха.
— Слушаюсь, герр обер-лейтенант…
Зябко ежась на пронизывающем ветру, егерь читал через плечо офицера текст оперативного донесения.
«…Был убит, другой пропал без вести, и командование батальоном я принял на себя, — дрожащей от холода рукой выводил Эрнст Бартельс. — В 0.37 по берлинскому времени батальон закончил переход границы и рассредоточиться на левом берегу. Быстрое продвижение русских мешало провести переправу через Пазвиг-эльв в организованном порядке; только этим и объясняю оставление на том берегу артиллерийского и минометного парков. („А свои чемоданы не оставил“, — думает фельдфебель.) Бурное течение, а также нехватка плавсредств является причиной гибели двенадцати солдат, утонувших при переправе. По приблизительным подсчетам батальон насчитывает в настоящий момент около 30 процентов своего боевого состава, в большинстве это усталые, ни к чему не способные люди…»
Солдаты, неся на плечах тяжелый пограничный столб, поднялись на вершину сопки. Глубоко под ними, стиснутая скалами, бросалась с высоты уступа вода, и брызги, подхватываемые ветром, доносились до них, стегали по лицам.
— Красота-то какая! — прервав восторженное молчание, сказал кто-то. — Да если бы это еще при солнце!..
Он сделал шаг к обрыву, чтобы лучше разглядеть падун. Сопровождавший солдат офицер погранслужбы сказал:
— Стоп! — и, опустившись на корточки, разрыхлил вокруг какой-то замшелой плиты землю. — Так и есть, — обрадованно засмеялся он, — могу поздравить вас с выходом на нашу старую границу с Норвегией!..
С одной стороны этой плиты было написано:
Н. 1826 г . 356
а с другой:
ООУ. 1826г. 356
— Вот здесь, — сказал офицер, поднимаясь, — мы и поставим наш столб!..
Керженцев посмотрел, как ярко светятся в ночи раскаленные докрасна железные конструкции заводских корпусов, как обгорают среди огня станки обогатительной фабрики, сказал:
—Ладно, была бы голова, а шапка будет…
Стадухин присел к Лейноннену-Матти, признался душевно:
— Не думал я, что живым из этого Никеля выйду. Такого огня, как здесь, еще нигде не видел…
— Война, — отозвался пожилой ефрейтор и попросил у лейтенанта табачку для своей трубки. — Если не обижу, — добавил он.
— Ну, какая там обида, бери! Хорошо, хоть поселок не дали им сжечь, — сказал Стадухин, подумав.