— Пошлите парламентера к мемельскому коменданту, — наказал он к вечеру. — Может, он пожелает и так сложить оружие?
Комендант послал парламентера к черту и запалил мемельские предместья. При свете пожаров, всколыхнувших мрак ночи, русские солдаты копали шанцы. Осада началась по всем правилам военного искусства, как того и желал Фермер, убоясь штурма, когда, как известно, солдаты правил классических избегают.
Впрочем, и осаду гарнизон Мемеля не выдержал: он прислал своих парламентеров с просьбой о пощаде. Фермер сидел в голубом шатре, насквозь пронизанном солнцем, когда депутация горожан и гарнизона принесла ему связку ключей от Мемеля: шесть здоровенных пудовых отмычек от крепостных ворот (теперь их можно видеть в музее артиллерии в Ленинграде).
— Губернатор фон Левальд, — заметил глава депутации, — повелел коменданту нашему сдать город Мемель на почетных условиях, чтобы гарнизон, казна и оружие в крепости не остались.
— Нельзя того! — отвечал Фермор, забирая ключи.
— Пощупайте подушку, — шепнул ему глава депутации. Подушка, на которой лежали ключи, была тяжела от золота, зашитого внутри нее, и Фермор отпустил парламентеров.
— Хорошо, — разрешил он. — Можно гарнизону выйти с оружием, но без отдания воинских почестей…
Заскрипели ворота и — под барабанный бой — гарнизон крепости ушел из Мемеля. На узкие купеческие улочки с гиканьем влетели казаки. Молодцеватые калмыки, подоткнув полы ярких халатов за пояса, загоняли лошадей в сады, — пусть кони мягкими губами оберут с земли опавшие от канонады яблоки.
Комендантом крепости был назначен молодой Суворов.
Вечером 24 июня Мишуков прошел в шатер Фермера.
— Что есть измена? — спросил адмирал по-английски. — И каково ее карать по «Регламенту воинскому»? — Добавил потом уже по-русски:
— Рази есть смысл, что пруссаки с пушками ушли?
Виллим Виллимович поднял рыжие глаза на старого адмирала.
— Захара Данилыч, — ответил он, как москвич, чисто по-русски, — война ведь имеет еще и законы рыцарства! Без лишней крови удобнее жителей Мемеля к присяге на верность России приводить. Сами в подданство наше лезут — без понуждения!
Апраксин, когда ему доложили об этом «рыцарском» поступке Фермера, пришел к печальному выводу:
— Опять нам из Питера попадет. Тамотко при дворе охти как мною недовольны: будто сплю я тута… Во, жизнь собачья!
Чтобы оправдать себя перед Петербургом, Апраксин размашисто бросил свою армию вперед — на Кенигсберг, отрезая войска фон Левальда от столицы Восточной Пруссии… На Бестужеве-Рюмине давно горела рубашка, и теперь он подстегивал фельдмаршала действовать смелее, — сейчас канцлер нуждался в успехе армии, пусть даже малом, чтобы замолчали его противники. Апраксин шел вперед — в страхе, в опаске, в поту…