— Простите за вопрос, — заметил Брэнгвин смущенно, — но, очевидно, мы не раз повибрируем от страха?
— Да как сказать, — флегматично отвечал штурман. — Один проскочит — ничего, а кто и торпеду слопает. Но я так думаю, что улицу в Нью-Йорке по нашим временам переходить гораздо опаснее, нежели Атлантику… Вчера на моих глазах раздавило еще не старую даму с собакой, великолепным догом!
Смерть в море, на мой взгляд, куда гигиеничнее и почетней, нежели тебя накрутит на грязное колесо частной машины… На румбе?! — вдруг выкрикнул он неожиданно.
Брэнгвин поспешно перекладывал штурвал на борт:
— Виноват, сэр! Сейчас у меня — девяносто три градуса…
— Вот вы и ошиблись, Брэнгвин, — позлорадствовал штурман. — Стоя на руле, нельзя вспоминать о девке.
— Простите, сэр, но я задумался сейчас о Европе.
— Нам ли, американцам, думать о тухлой Европе?
— Однако, сэр, наши войска уже в Лондоне, они в Исландии, наши самолеты кладут свои яйца на ледниках Гренландии.
— Ну, Брэнгвин, это мы погорячились… немножко погорячились. Что ни говори, а доктрина Монро остается в силе!
***
Поздно ночью, сменившись с вахты, Брэнгвин в глубинах трюма слушал программу берлинского радиовещания. На кораблях США это строго каралось, но отребье из команды все же соорудило для себя самодельный приемник. Из далекого Берлина сейчас краснобайничал язвительный «лорд Хау-Хау», который обращался непосредственно к ним. (Лорд Хау-Хау (Вильям Джойс) — предатель английского народа, всю войну подвизавшийся на кухне Геббельса, будучи радиокомментатором политических событий. После войны по приговору суда. повешен как военный преступник.) — Надо совсем не иметь мозгов, чтобы рискнуть сунуться в Баренцево море.
Подумайте сами, что вас ждет у берегов России…, Когда вы будете барахтаться в воде океана, похожей на ледяную ртуть, никто не придет к вам на помощь. PQ-17 обречен! Мне вас жалко, ребята, — вкрадчиво нашептывали из Берлина, — всех вас, обманутых еврейскими плутократами с Уоллстрита!
Лорд Хау-Хау замолк, и в трюме корабля, вязко его заполняя, вдруг запели торжественные фанфары. Один филиппинец с манерами гомосексуалиста подмигнул Брэнгвину:
— А ведь этот немецкий лорд не дурак… Не лучше ли нам плюнуть на это дело? Мы же не коммунисты, чтобы самим соваться в петлю. Аванс получен и пропит — чего еще надо матросу?
Брэнгвин правой ногой, как заправский форвард, врезал по радиоприемнику хорошее пенальти. С треском разлетелись ворованные лампы и конденсаторы, Берлинские фанфары жалко пискнули на прощание. Транспорт тяжело раскачивало на пологой встречной волне. Брэнгвин шагнул к трапу и, боясь получить нож под лопатку, полез наверх. Ему сейчас не хватало Сварта, чтобы отвести душу в разговорах за выпивкой.