— И когда же будем в Петропавловске? — спросил Соломин, усаживаясь на стул, выпрыгивающий из-под него при качке.
— Не ранее десятого октября, — ответил стюард, собирая сброшенные креном со стола вилки. — В этом году ранняя зима. Машины на «Сунгари» состарились, нам трудно выгребать против волны.
В коридорах корабля гуляли тревожные сквозняки.
Полоса счастья подозрительно затянулась…
По утрам Исполатов, стараясь не потревожить сладкий сон Натальи, тихо выходил на двор кормить собак. В этом году зима пришла на Камчатку раньше обычного — долины замело снегами. Он возился с собаками, пока из трубы не начинало выметать искры — это Наталья уже разводила огонь, ставила ему чай. И было сладостно, вернувшись в домашнее тепло, сбросить груз меховой одежды, встретить ласковый взор женщины.
С тех пор как ему удалось вырваться от японцев из лепрозория, он редко покидал зимовье, жил исключительно охотой, ставил капканы с привадой, а табак и порох ездил выменивать в деревни. Здесь, вдали от людей, Исполатов, пожалуй, впервые за эти годы испытал покой и ненасытное желание любви, отчего порою становилось даже не по себе. «Слишком уж хорошо», — частенько задумывался траппер…
В один из дней с Охотского побережья моря его зимовья пробежала упряжка с незнакомым каюром — красивым парнем.
— Ты-кто? — спросил Исполатов.
— А почтальон.
— Из какой деревни?
— Явинский я.
— А-а-а… Ну, заходи, покормлю тебя.
За столом почтальон сказал, что война закончилась, а в Петропавловске снова появился Соломин.
— Начальником Камчатки?
— Нет. Недельки на две. Потом уедет на материк…
Весь день Исполатов был задумчив.
— Наташа, — сказал, — мне надо побывать в городе. Женщина прижалась к нему с криком:
— Не пущу! Я боюсь отпускать тебя.
— Пусти. Надо.
Она билась головою об его грудь:
— Нет, нет, нет… Тогда возьми и меня с собою. Мне без тебя не жить! А ты пропадешь без меня. Я это знаю. Он легко высвободился из ее объятий:
— Чепуха! Я скоро вернусь.
— Тогда… оставь мне ружье, — строго велела Наталья. — Я застрелюсь, если не вернешься, так и знай…
Пристегивая к торбасам громадные щитки наголенников, Исполатов рассмеялся:
— Глупая! Что ты каждый раз так переживаешь нашу разлуку? Ведь ты должна быть спокойна. Я люблю твои раскосые глаза, твои маленькие работящие руки, мне нравятся жесткие черные волосы и застенчивая улыбка твоя… Я люблю есть все, что ты варишь. Даже вода вкуснее, если ты сама зачерпнешь ее для меня!
— Ты так меня любишь? — спросила Наталья.
Исполатов не сказал — да. Вскрыв стволы «бюксфлинта», он туго набил в них две тяжелые пули.