— Пятьдесят девятая статья, — сказал он, — трепаться не любит… Ну что, урки, приуныли? Сейчас трахнем инженера по башке топором и мотаем всем гамузом до Якутска. У меня в кепочке столько, что по гроб жизни мы все обеспечены, и даже на девочек останется…
— Мотай, мотай, — ответил Балабин, снова склоняясь над ручьем. — Пропьешь золотишко с девочками, а потом что делать? Опять по башке топором трахать?
После работы ели у костра кашу со шкварками. Дядя Шура сказал, что надо бы придумать название прииску, который скоро возникнет здесь, оживляя колымскую глухомань.
— Назовем его Нечаянным, никто не придерется.
Воры, громилы и бандиты пустили его подальше: — Какой же нечаянный, ежели все мы вполне сознательно до Колымы докатились? Шарики-то свои перестукай, падла!
И хотя Балабин понимал, что ничего случайного в открытии месторождения не было, он все же вписал на карте новое название — Нечаянный.
Колыма понемногу раскрывала свои богатства… Была уже осень, ранняя и дождливая, геолог заторопил караван в обратную дорогу, чтобы до ледостава поспеть в бухту Нагаева, где стоял одинокий амбар (и где в скором будущем возникнет от этого амбара колымская столица — славный град Магадан!). По утрам заморозки уже трогали инеем землю, когда караван втянулся в речную долину Тенке. Дядя Шура растворил двери зимовья Ипостасьева.
— Идите! — позвал он. — Здесь никого нет… Похоже, что «насяльник» ушел навсегда. Но, подойдя ближе, Балабин увидел привязанные алыки, которые были перегрызены сбежавшими от голода собаками. Пригнувшись, он шагнул в затхлую яму зимовья и сразу же увидел Ипостасьева.
Он сидел за столом, уронив на руки голову, и казалось, что дремлет. Но это был уже не человек — это был лишь прах человека. Подле мертвеца лежали на досках горки самородного золота и кучка позеленевших, давно отстрелянных патронов. Серая плесень, покрывавшая прах, покрывала и доски стола.
— Что с ним? — не сразу сообразил дядя Шура.
— Просто умер. Умер от старости…
Но возле лавки, готовый к бою, стоял неразлучный «бюксфлинт». Балабин открыл его замки — все три ствола были заряжены, чтобы выстрелить немедленно. Балабин переводил взгляд с оскала мертвеца на горки золота, рассыпанные перед ним, и был оглушен мучительным вопросом: «Если он хотел жить, то когда же он собирался начать эту жизнь?..»
Уголовники нехотя вырыли яму, опустили в нее Ипостасьева. Балабин поднял над собою старое ружье. Ему крикнули:
— Ой, лучше не стреляй — разорвет эту заразу!.. Уголовники опасливо отбежали подальше, от могилы. Балабин нажал спуск первого ствола — выстрел, второй ствол — выстрел, потом ударил в небо оглушительной картечью. Настала вязкая, гнетущая тишина.