Некрасов навестил Штоквица, который мучился желудком, и сказал ему так:
— Мне кажется, посланный вами Дениска Ожогин мог и не дойти, после того, что мы выяснили с лазутчиком…
— Я тоже так думаю, — ответил Штоквиц, ворочаясь на перекрученных в жгут простынях.
— А явления голода и жажды становятся все более зловещи, — продолжал Некрасов.
— Говорите проще, — отозвался комендант в раздражении. — И без того уже ясно: день-два, и мы будем шагать по трупам!
— Да, — закончил Юрий Тимофеевич, — и мне кажется, что только незнание нашего положения в Тифлисе отсрочивает высылку к нам подмоги из Игдыра… Я думаю, что следовало бы еще раз послать за кордоны охотника!
— Не поймут, — ответил Штоквиц, — сытый голодного никогда не разумел. А впрочем… пусть идут кто хочет, все лишний рот от котла долой! ..
Вызвался идти на этот раз Егорыч, а с ним еще двое земляков его — из одной же станицы Прохладной, и весь день пролежал казак на балконе, зорким оком бывалого охотника высматривая, как бы лучше выбраться из города, не обмишурясь на турках.
Ватнин не поленился подняться к нему, присел под пулями.
— Балочка там этаконькая, — показал он. — Ты вдоль нес прошмыгнуть старайся. Ежели што, так в саклях заховайся, повремени малость, а потом задворками дальше иди…
— Гляди-кось, — подсказал ему Егорыч, — вроде значки тысячников турка выставил. Опять табора ихние места меняют.
Да, весь этот день противник снова занимался каким-то странным передвижением своих войск. Турки были всполошены чем-то, и отряды их, шумно собираясь на площадях, спешили куда-то на север; гурты скота снова угоняли по Ванской дороге.
Ватнин доложил об этом Штоквицу, и тот испугался:
— Боже мой, неужели мы выстрадали здесь напрасно? Неужели они плюнут на Баязет и, оставив нас в тылу, все-таки двинутся на Кавказ? ..
— Не думаю, — ответил сотник. — Хабар такой пошел по гарнизону, будто полковник Шипшев уже занял Караван-сарайский перевал, и теперь турки в двенадцать тысяч сабель застряла у Тепериза.
— Ширин-сёзляр, — печально улыбнулся Штоквиц, — медовые слова твои, светило казацкой мудрости! .
Ватнин обиделся:
— Да ну вас всех… Не я же придумал это. Хабар такой…
Штоквиц вышел за есаулом, оглядел небо.
— К ночи, может, и грянет, — решил он. — Хорошо бы! ..
Ему встретился юнкер Евдокимов, постаревший за эти дни.
Возле губ юноши, когда-то чистых и румяных, теперь пролегла глубокая складка, и казалась она, эта складка, словно врезанной в лицо юнкера от засохшей в ней грязи.
— Наш Аполлон состарился, — дружелюбно пошутил Штоквиц. — Не хотели бы вы, мой друг, очутиться сейчас в Женеве?