Позвольте еще один вопрос…
— Пожалуйста!
Полковник небрежно выкинул перед ним фотографию Верочки Фигнер, смотревшей на мир пытливым взглядом юной девушки.
— Это Вера Фигнер, — сказал полковник. — Я помогаю вам назвать ее потому, господин капитан, чтобы вы не выглядели глупо, если откажетесь признать ее своей знакомой. Ее знают многие из петербургской молодежи. И вы тоже.
— Странно, — удивился Некрасов, — вы навязываете мне знакомства, которых я, может быть, и не желал бы иметь. Эта девица совсем не в моем вкусе. Я склонен увлекаться больше брюнетками.
— Допустим, — согласился полковник.
Снова фотография — хорошая, четкая, на толстом картоне. Изображен на ней друг Желябова — кличка его Маркиз, но настоящего его имени Некрасов действительно не знал. Встречались они только единожды — на квартире Лизогуба.
— Ив этом случае, — ответил Некрасов, — помочь вам, к сожалению, не могу.
— У меня и своих помощников достаточно, — основательно заметил Васильев-Бешенцев. — И не помощи я прошу от вас, господин штабс-капитан. Знаете вы Маркиза или нет?
— Нет.
Васильев-Бешенцев постучал по карточке пальцем:
— Уж этого-то господина вы непременно должны знать!
— Позвольте взглянуть поближе.
— Пожалуйста… Вспомнили?
— Нет. Не знаю и этого господина…
Васильев-Бешенцев поднялся. Проходя по комнате, бережно расправлял широкие листья фикусов. Остановился за спиной Некрасова и сказал ему — в спину, по-разбойничьи, словно ножом резанул:
— Вы обвиняетесь в принадлежности к злонамеренной организации «Земля и воля», и распоряжение о вашем аресте поступило непосредственно из Петербурга… Как офицеру генерального штаба его величества, вам угрожает особо суровая кара!
Единственное, что может еще спасти вас, так это…
— …бежать! — досказал за жандарма Некрасов. — Я об этом и без вас догадываюсь.
В этот день его перевели с офицерской гауптвахты в секретную тюрьму Закавказского округа, посадив в высокую, но тесную гробовину одиночной камеры. Стены были однообразны и гладки до чертиков, только в углу была выцарапана гвоздем одинокая, вселяющая бодрость фраза:
Ай, люли, ай, люли!
Будут спрашивать — молчи!
Между тем, как добрый начальник своих подчиненных, генерал-квартирмейстер Ползаков не мог не навестить Некрасова, который попал в беду. Старый вояка понимал людские отношения просто: поклонился человеку «в случае» — подлец, отвернулся от человека в беде
— тоже подлец.
Ползакова, конечно, не допускали до свидания с политическим преступником. Но, на беду, дежурным жандармом оказался офицер, носивший не совсем русскую фамилию Кампенгаузен-Броуна, и теперь можно было толковать генералу что угодно — он все равно никого не слушал.