— Да, он выбрал, он не просто согласился, — произнес Кадфаэль, — он сказал Айсуде то, что позже повторил и нам, — он пришел в монастырь по собственной воле и собственному желанию. Он никогда не говорил, что его заставили. Но продолжай.
— Я сделал все так, как обещал ему: отвел коня подальше на север, в направлении, куда должен был ехать Клеменс, там отпустил его бродить по болотам; если бы его поймали, люди решили бы, что всадник погиб, утонул. А тело со всем, что на нем было, мы тайно отнесли на то место, где была яма старого угольщика. Капеллан прочел молитвы и совершил полагающиеся обряды, а потом мы положили его в приготовленную кучу дров и подожгли ее. Теперь мне отвечать за это. Я ни о чем не сожалею и готов к расплате.
— О расплате позаботился твой сын, он все взял на себя — не только смерть Клеменса, но и то, что ты сделал, чтобы скрыть ее. Но он не хочет покаяться духовнику. Ведь сокрытие правды — тоже смертный грех, — сурово проговорил Кадфаэль.
— Но почему? — исступленно вскричал Леорик. — Почему он на все согласился и все принял, если у него было объяснение? Почему?
— Потому что это объяснение было бы жестоким ударом для тебя, ты бы его не перенес. И невыносимым для него самого. Из любви, конечно же, — ответил Кадфаэль. — Сомневаюсь, что он видел много тепла по отношению к себе за свою жизнь, но те, кому любви недостает, чаще всего сами щедро дарят ее.
— Я любил его, — запротестовал Леорик, одновременно сердясь и терзаясь, — хотя он всегда причинял неприятности, всегда шел наперекор.
— Идти наперекор — способ привлечь внимание, — проговорил Кадфаэль задумчиво, — если послушание и добродетель остаются незамеченными. Но оставим это. Ты хотел доказательств. Место, где вы наткнулись на Мэриета, находится не более чем в трех милях от твоего манора — минут сорок верхом, да? А вы приехали туда далеко за полдень. Сколько часов пролежал там мертвый Клеменс? И вдруг там оказывается Мэриет и пытается спрятать тело и свистит, подзывая лошадь, которая без всадника бродит где-то поблизости. Даже если он убежал и метался по лесу в ужасе от содеянного, разве он не подумал бы о лошади, прежде чем бежать? Либо хлестнул бы ее, чтобы умчалась, либо поймал и уехал на ней куда-нибудь подальше. Что же он делал все эти часы после того, как Клеменс умер, и до того, как стал привязывать коня и прятать тело? Ты никогда не думал об этом?
— Думал, — медленно произнес Леорик, уставившись широко открытыми глазами на Кадфаэля, — я думал, что он, как ты сказал, убежал в ужасе от того, что натворил, и вернулся уже днем, чтобы все убрать с глаз подальше.