Потрясенный тем, что ему открылось, и устрашенный нависшей угрозой, Хумилис упал на свою постель и стал дожидаться утра.
Брат Кадфаэль поднялся на рассвете, задолго до заутрени, и вышел в сад, но даже там нельзя было найти спасения от духоты. Стояло полное безветрие, неподвижный воздух казался густым и тяжелым, и тонкий слой затянувших небо облаков не ослаблял жара восходящего солнца.
По выжженному палящими лучами склону монах направился вниз, к речушке Меол. Здесь, вдоль Меола, выращивали горох, но стебли были давно уже собраны, сжаты и убраны в конюшни на подстилку животным, осталась лишь белесая стерня, которую предстояло запахать в землю, чтобы удобрить ее для нового урожая. Кадфаэль снял сандалии и ступил в воду, но не нашел желанной прохлады. Вода в обмелевшем Меоле была теплой, как парное молоко. Такая погода долго не продержится, подумал монах. По всем приметам быть буре, да и грозы не миновать. То-то достанется Шрусбери — грозовые тучи, как и торговые караваны, испокон веков тянутся по речным долинам.
Поднявшись с постели, монах уже не мог предаваться праздности. Время до заутрени он заполнил работой в саду: разбирал травы да поливал грядки, пока круглое, золотистое в туманной дымке солнце не начало подниматься над горизонтом. Руки монаха привычно делали свое дело, а мысли его неотступно вертелись вокруг запутанных судеб людей, которые стали ему дороги. Не было сомнений в том, что Годфрид Мареско — а вспоминая, что некогда он был помолвлен, уместнее называть его мирским именем — неуклонно, и все быстрее, приближается к концу, который нисколько не страшит, а возможно, и манит его. И все же заслуженный воин не может не оглядываться назад — он хочет убедиться в том, что его пропавшая бывшая невеста жива, а не дожидается встречи с ним там, куда ему суждено вскоре попасть.
Что мог Кадфаэль сказать ему в утешение? И чем успокоить Николаса Гарнэджа, который не выразил вовремя своих чувств и, увы, упустил свое счастье.
Девушка исчезла три года назад в миле от Уэрвелля, и больше ее никто не видел. А вместе с ней исчезли драгоценности, которые вполне могли ввести в соблазн нестойкую душу. И единственным человеком, на которого со всей очевидностью падало подозрение, был Адам Гериет. Решительно все было против него — кроме разве что сложившегося у Хью впечатления, что Адам расспрашивал о девушке потому, что искренне тревожился о ней и действительно не знал, что с ней случилось. Но не исключено, что это было хитрой уловкой, и на самом деле Гериета интересовала вовсе не судьба Джулианы — он просто пытался выудить у Берингара какие-то сведения, хотя бы намек, чтобы уяснить, что уже известно шерифу. А разузнав это, можно было решить, как ему лучше действовать — то ли помалкивать, то ли плести небылицы; ведь чтобы спасти шкуру, все средства хороши.