За моей спиной раздавался судорожный хрип. Я испуганно обернулась: мой ненаглядный супруг, похоже, задумал скончаться от удушья. Его апоплексический взгляд был устремлен вовсе не на пышные прелести баронессы, а совсем на другие сокровища. У рояля, подобно экстравагантному украшению, поблескивал лакированный саркофаг, на столе в живописном беспорядке лежали разнообразные чудеса: скарабеи, ушебти[15], глиняные и каменные сосуды и несколько папирусных свитков.
Внезапно баронесса начала судорожно извиваться. Боже, да эта особа куда эксцентричнее, чем мне показалось... И тут до меня дошло – баронесса всего лишь пыталась встать с мягкой тахты. После целой серии подергиваний студенистое тело вырвалось-таки из плена подушек, и хозяйка с радостным воплем кинулась к нам. Эмерсон явно не горел желанием целовать пухлую ручку, которую сунули ему под нос, но хозяйку это нисколько не смутило. Схватив ладонь моего мужа, баронесса интимно улыбнулась. Нос Эмерсона уперся в ее вздымающуюся грудь.
– Мадам, вы сознаете, что предмет, висящий у вас на груди, является бесценной древностью? – Голос ненаглядного звучал глухо.
Баронесса закатила глаза и кокетливо прикрыла ожерелье окольцованными пальчиками.
– Ах, вы чудовище! Сущее чудовище, герр профессор! Неужели вы хотите сорвать его с моего беспомощного тела?..
Эмерсон отшатнулся. Не прегради я ему путь, он наверняка бы умчался прочь.
– Еще чего! Грубое обращение может повредить ожерелью.
Баронесса залилась пронзительным смехом.
– Правду говорят, что герр Эмерсон – самый очаровательный на свете грубиянчик! О, меня предупреждали, что вы будете ругаться...
– Ради бога, мадам, говорите по-немецки, – буркнул Эмерсон, затравленно косясь на баронессу.
Та послушалась.
– Да, да, все говорили, что вы непременно станете ругать меня за эти маленькие безделушки. Милый мсье де Морган не такой суровый.
И, огласив кают-компанию новым взрывом хохота, баронесса начала представлять других гостей. Если бы она специально подбирала их, дабы как можно сильнее досадить Эмерсону, то и тогда не получилось бы лучше: мсье де Морган, Каленищефф (в безупречном вечернем костюме и при своем неизменном монокле), застенчивый брат Дэвид и трое «проклятых туристов», как именовал подобных людей Эмерсон. Из этой троицы памятную фразу за весь вечер произнесла некая англичанка. Томным протяжным голосом она проворковала:
– Но у руин такой неприглядный вид! Почему их никто не подкрасит?
Единственный человек, которого я рассчитывала здесь увидеть, отсутствовал, и, воспользовавшись временным затишьем в разговоре, я поинтересовалась у баронессы: