На палубу парома успели подняться не более полусотни пассажиров, когда Болан заставил капитана отчалить от берега. Среди них оказался полицейский — carabineri, — чей головной убор живо напомнил Болану аэроплан. Болан убедился, что капитан понимал по-английски, но коверкал язык так, словно калифорнийские рыбаки где-нибудь в окрестностях Сан-Франциско. Слова Болана четко доходили до сознания капитана, а вот ответить что-либо ему было трудно. К тому же он стеснялся, видно, своего жуткого акцента.
По приказу Болана капитан привел полицейского в рубку. Не успел тот переступить порог, как Болан приставил к его шее еще теплый ствол «отомага». Карабинер в напряжении замер и поднял вверх руки. Болан сорвал у него с плеча пистолет-пулемет и вытащил из кобуры пистолет.
— У вас есть шлюпка? — спросил он у капитана.
— Конечно.
— Ветры и течения сейчас здесь опасные?
— Отнюдь.
— Прикажите спустить на воду шлюпку, положите туда запас воды и провианта. Вы, — Болан посмотрел на полицейского, — доберетесь до берега на шлюпке. А мы пойдем своим курсом.
Болан спокойно улыбнулся:
— И еще. Я уложу каждого, кто попытается одурачить меня. Вас это тоже касается, капитан.
Ровно через три минуты взбешенный карабинер в одних трусах и своем смешном головном уборе уже сидел в шлюпке, которая спокойно покачивалась на волнах Мессинского пролива. В порыве гнева полицейский сорвал с головы форменную шапку и швырнул в море. Ветер подхватил ее, и, к великому удивлению своего хозяина, шапка, словно аэроплан, стала парить в воздухе. С самых первых лет службы карабинер только и слышал: «аэроплан» и возненавидел эту кличку всеми фибрами души. И вот теперь при свете луны он убедился, что в оскорбительном прозвище была немалая доля правды...
Проклятая шапка взмыла вверх метров на пятьдесят и, попав в восходящий воздушный поток, исчезла в ночной тьме. Теперь полицейский мог видеть лишь бортовые огни уходящего парома. Со стоицизмом, достойным великих философов античности, он размышлял над своим положением и вскоре смирился с печальной судьбой, выпавшей на его долю. А что было делать? Вернуть паром он не мог, как не мог справиться с громилой, ссадившим его с судна. Карабинер встал и, с трудом сохраняя равновесие в шаткой шлюпке, помочился за борт. Покончив с этим делом, он поудобнее устроился на дне шлюпки и закурил. Ему казалось, что ночи не будет конца.