— Вы обладаете красноречием Демосфена и грацией Венеры, маркиза, — сказал он, — не знаю, как отблагодарить вас. Единственный мой ответ может быть написан брильянтами вокруг вашей шейки.
Она оттолкнула его и закуталась в свой плащ.
— Вы надоедаете мне, — сказала она резко, удивив его неожиданной переменой в своем настроении, — когда-нибудь вы не станете так благодарить меня, Лоренцо.
Он проводил ее до гондолы и уверял ее, что, если даже в Венеции не останется и камня на камне, то все же он сумеет построить храм, в котором будет молиться ей. Но когда он вернулся к себе и стал собирать свои бумаги, губы его беззвучно прошептали:
— Еще немного, и вы будете мне не нужны, маркиза!
А Беатриса, оставшись наконец одна, с ужасом, наполнявшим ее сердце, подумала тоже в свою очередь:
— Этим обращением к патриотам вы подписываете себе смертный приговор, мой милый Лоренцо.
Жозеф Вильтар в противоположность своим другим соотечественникам не привык рано вставать: он всегда читал или работал до поздней ночи, когда кругом все было тихо и спокойно, и поэтому на рассвете засыпал тяжелым, непробудным сном. Приезд в Венецию в этом отношении не нарушил его привычек, и когда его новый слуга Зануккио, далматинец, вошел к нему в шесть часов утра и стал будить его, он спал так крепко, что слова не могли разбудить его, и слуге пришлось наконец потрепать его за плечо, чтобы заставить проснуться. Когда Вильтар наконец открыл глаза, он долго озирался кругом, не понимая, где он и что с ним, и грубо закричал на разбудившего его:
— Что за черт разбудил меня? Кто ты такой?
— Я — ваш слуга Зануккио, ваше сиятельство. Вы вчера наняли меня.
— Вчера, вчера... почему же вчера?
— Да почему бы и не вчера, ваше сиятельство, такой же день, как все остальные, лучше, чем если бы это было завтра. Я пришел к вам, чтобы сообщить, что теперь шесть часов и что ваш приятель пошел в церковь.
Вильтар рассмеялся при мысли, что одного из его приятелей можно было заподозрить в таком проступке, как хождение в церковь, и, протерев хорошенько глаза, стал рассматривать довольно странную фигуру своего нового слуги, при этом он припомнил, при каких обстоятельствах он нанял его.
— Да, теперь я вспомнил, — сказал он, — ты далматинец-негодяй, которого мне рекомендовал мой приятель Бернарди, — ведь так?
Зануккио с достоинством поклонился.
— Да, это я, ваше сиятельство.
— И ты сделал то, что я тебе приказал?
— Все сделал: мои друзья — теперь ваши друзья за какие-нибудь десять дукатов в неделю. Не беспокойтесь об этом: я, Зануккио, уже похлопотал обо всем.