Дитер мрачно разглядывал разложенную на столе крупномасштабную карту департамента Кальвадос. В восточной его части находился тот самый курорт Довиль, где Анри де Вальми играл в поло. Господи, как было бы прекрасно, если бы там до сих пор играли в поло… не было мин, уродующих пляжи, дотов, ощетинившихся стволами к набережной! Дитер с тоской подумал, что ему уже никогда не играть там в поло… а Лизетт де Вальми, в большой летней шляпе и красивом шелковом платье, облегающем стройную фигуру, никогда не будет радостными криками подбадривать его с трибуны. Майор сдавленно выругался. Он должен создать надежную оборону, обеспечивающую долговременную оккупацию Довиля. А поло — совсем из другого мира, в который ему вряд ли суждено вернуться.
* * *
Лизетт бросилась в свою комнату. Презрение и ненависть к себе душили ее. Задыхаясь от рыданий, она захлопнула за собой дверь спальни, прислонилась к ней спиной, медленно сползла на пол и обхватила себя руками, стараясь унять дрожь.
Да, Лизетт желала майора, мечтала прикоснуться к его крепкому, стройному телу, погладить белокурые волосы, услышать приятный низкий голос, произносящий ее имя. Девушка закрыла лицо ладонями. Господи, да она сошла с ума! Если бы ей удалось овладеть собой и побыть в гостиной еще немного, это безумие наверняка прошло бы. Она поняла бы, как отвратительна одна мысль о том, чтобы допустить близость с этим немцем.
Постепенно дрожь, сотрясавшая Лизетт, улеглась, дыхание успокоилось. Прислонившись головой к дверному косяку, она даже подумала, что вот-вот рассмеется над своей глупостью. Однако ей не было весело. Ужасная правда продолжала терзать Лизетт. Невероятная, неприемлемая, невыносимая.
Она не помнила, сколько просидела на полу. Когда мать постучала в дверь и спросила, не нужен ли ей аспирин, Лизетт ответила «нет», но дверь не открыла. Графиня удалилась.
Лизетт еще ни разу не влюблялась, но все же понимала, что терзающее ее чувство не любовь. Как же это произошло с ней? Ведь она обменялась с майором не более чем десятком слов да и то злобных и язвительных.
Лизетт подтянула колени к груди. Наверное, это то, что в Библии называется греховной похотью. Девушка вздрогнула. Она много слышала всего, много читала и все же была не готова к этому. Казалось, ее тело и разум разделились. Логика и здравый смысл убеждали Лизетт в том, что она никогда не позволит прикоснуться к себе человеку, захватившему ее страну и занявшему ее дом. Но стоило девушке закрыть глаза и подумать о майоре, как ее бросало в жар от желания вдохнуть мужской запах, увидеть, как темнеют от страсти суровые серые глаза.