— Любопытно, кому отдаст твоя вдова жезл альгвасила? — осведомился Алатристе, делая два шага назад, чтобы перевести дух и оторваться от противника.
Он знал, что Салданью вывести из равновесия невозможно, покуда не затронута его жена. Но если затронут — берегись. Злые языки утверждали, что и должность свою, и чин он получил благодаря тому, что жена была снисходительна к домогательствам неких третьих лиц, так что стоило лишь намекнуть на это, как бешенство застилало лейтенанту глаза. Надеюсь, думал Алатристе, так случится и на сей раз. Поудобней перехватив шпагу, он сделал финт, чуть отстранился — удостовериться, что его обидные слова произвели требуемое действие, — и отметил, что клинки столкнулись с особенной яростью. Стало быть, он на верном пути.
— Бедняжка, — продолжал он. — Воображаю, как она будет убиваться. Но траур ей пойдет, так что утешители найдутся…
Салданья промолчал, но задышал чаще, а когда его неистовый выпад не достиг цели, наткнувшись на подставленное лезвие, выругался сквозь зубы.
— Р-рогач, — спокойно сказал Алатристе и подождал.
Вот теперь сработало. Он не столько видел, сколько угадывал в темноте, руководствуясь высверком клинков и топотом, что противник потерял голову, а вместе с нею — и фехтовальный навык, и ослеплен злобой. А потому стал покрепче и, не препятствуя неистовому натиску Салданьи, дал ему выполнить половину маневра, а вслед за тем, почувствовав, что лейтенант должен приставить левую ногу, — развернул кисть так, что пальцы оказались снаружи, и сделал выпад.
Тотчас высвободил лезвие и, вытирая его полой плаща, смотрел, как оседает наземь размытая темнотой фигура. Спрятал шпагу в ножны и опустился на колени рядом с тем, что было мгновение назад его другом. Как ни странно и неведомо почему, он не испытывал ни угрызений совести, ни жалости. Только глубокую усталость и желание выматериться в полный голос. Ах, будь оно все проклято. Он навострил уши. Салданья дышал — слабо и неровно, но капитану не понравилось, что при каждом выдохе слышалось бульканье и едва уловимое посвистыванье. Значит, задето легкое. Нарвался, дурья башка…
— Будь ты неладен… — вырвалось у него. Вытащил из рукава чистый платок и попытался заткнуть рану. Два пальца глубины, определил он. Заправил в нее край платка, чтобы унять кровотечение.
Потом, не обращая внимания на стоны Салданьи, развернул и приподнял его. Ощупал спину, но не нашел выходного отверстия и не выпачкал пальцы кровью.
— Мартин! Ты слышишь меня?
В ответ не раздалось, а прошелестело чуть слышно:
— Да…
— Постарайся не кашлять и не шевелиться.