Мыс Трафальгар (Перес-Реверте) - страница 71

– Вот сейчас!.. Когда нас приподнимет!.. Огонь!.. Огонь!

Комендор Пернас прикрывает глаз, целится, дергает тросик затвора, отскакивает влево, чтобы при откате не попасть под лафет; огромная пушка встает на дыбы, заставляя трещать удерживающие ее найтовы, раздается оглушительный взрыв, буммм-ба, словно внутри у Николаса Маррахо, сотрясая все его существо. Внезапно этот грохот как бы двоится, троится, повторяется бесконечно, раскатываясь вдоль всей батареи, а ветром внутрь заносит искры пороха, горящие ошметки от пыжей и белый едкий дым, который слепит глаза и раздирает легкие кашлем так, будто в них полыхает целый ад. Если окажемся под ветром, вспоминает барбатинец слова Пернаса, он будет швырять нам все это дерьмо в лицо. Так оно и случилось.

Кто-то дважды сильно хлопает его по плечу. Обернувшись, Маррахо видит перекошенное лицо капрала, тот выкрикивает какие-то слова, которых он не слышит, потому что от взрыва его перепонки сделались как плохо натянутая кожа на барабане, но по знакам Пернаса он понимает, что ему велят отнести картуз с порохом тем, кто находится у жерла пушки, мать твою, шевелись, сукин ты сын, картуз, картуз. Натолкнувшись по дороге на согнутую спину одного из людей, которые, раскрепив лафет, откатывают его назад, Маррахо идет туда, где двое рекрутов, по виду крестьяне (он забыл их имена), орудуют клоцем и банником в дымящемся жерле; потом они отходят, кто-то выхватывает из рук барбатинца картуз, сует его в ствол, другой закатывает ядро, солдат-артиллерист забивает сверху пыж и уплотняет его прибойником. Маррахо отталкивают, он смущенно отходит в сторону. Наверху, на палубе, громыхает – рррраааа, ррраааа, ррраааа – и трещит, но поврежденные барабанные перепонки Маррахо приглушают эти звуки. Напротив тоже вспышки, а потом бумм-баа, бумм-баа, бумм-баа, он почти не слышит этих «бумм-баа», только чувствует, как они отдаются у него внутри, в сердце и в желудке. Палуба вновь сотрясается. Чвак, плюххх. Одно из ядер упало перед самым портом, и людей окатывает холодной водой.

Пушка номер одиннадцать готова. Подстраиваясь под колыхания палубы, Пернас и остальные тянут за тали, чтобы снова выкатить ее на позицию, и Маррахо как может помогает толкать ее; он уже успел, неизвестно где и как, ободрать себе пальцы. Рядом с ним, шустрый, как обезьянка, появляется пороховой юнга – мальчонка лет десяти-двенадцати, лицо все в саже, словно он выскочил из преисподней – и сует ему в руки два картуза, которые Маррахо, помедлив пару секунд – он не сразу понимает, откуда вдруг взялся ребенок среди всего этого безумия, – заталкивает себе под мышки и тут же чуть не роняет, потому что его снова отпихивают, чтобы колесом лафета не придавило ноги. Крррррр. Наконец он опять слышит. Сначала этот скрип лафета, потом какой-то странный звук, который оказывается стуком барабана, бьющего у подножия грот-мачты, трам, трататам, трам, трам, потом голос этого мальчишки-лейтенанта, Сандино, орущего как безумный: огонь, огонь, огонь. Бедный парень. Снова глянув в открытый порт, Маррахо видит полосатый черно-желтый борт английского корабля на половине расстояния пушечного выстрела – так близко, что, кажется, можно дотянуться до него рукой. Комендор Пернас опять нагибается к казеннику, все отодвигаются, в том числе и Маррахо – он слышит все лучше, – пушка подпрыгивает так, что, кажется, тали сейчас лопнут, и – бумммм-баа – ядро пошло, и на сей раз отчетливо видно, как оно попадает в борт английского корабля, вырывая кусок шкафута, и весь расчет орудия номер одиннадцать ревет от восторга, ага, сукины дети, нате вам, угощайтесь, самим-то не по нутру, а, моряки хреновы. В этот момент начинают стрелять другие орудия батареи, бумм-ба, бумм-ба, бумм-ба, и эти «бумм-ба» бегут, словно по цепочке, к носу и к корме, бумм-ба, бумм-ба, дым скрывает и врага, и друзей, а когда он рассеивается, люди уже прочищают и заряжают пушку, снова толкают ее к порту, и теперь у них все это получается согласованнее и увереннее, чем раньше, потому что глаза пугают, а руки делают, и человек способен в конце концов привыкнуть ко всему, даже к этому кошмару. Сейчас вроде бы все идет хорошо. И Маррахо начинает ощущать в себе какое-то особое чувство – нечто вроде привязанности – к людям, которые сражаются рядом с ним, дышат тем же пороховым дымом, кроют господа бога на чем свет стоит или молятся ему (в конце концов, это одно и то же); он обливается потом так, будто стоит под дождем, и, как и все, вопит от радости, ура, так вам и надо, сволочи, и в просвете дымовой завесы видит, что в борту у этого британского пса теперь зияет с полдюжины дыр, на деревянной обшивке бесчисленные выбоины, а один из больших реев перебит, парус повис, и половина его лежит на палубе.