Но всё-таки Дбигу слишком увлеклись этими большими рычащими и так ярко полыхавшими игрушками; они то ли не заметили нас, то ли заметили слишком поздно. И оружие их, как и всякое оружие на свете, требовало перезарядки.
...Закованные в броню, уснащённые бесчисленными чипами, экранами, целеуказателями, дальномерами и прочим, мы шли в атаку, словно безоружное ополчение под Москвой. На моём дисплее высыпало множество одиночных алых точек – Дбигу наконец поняли, что происходит. Похоже, они и поверить не могли, что эти безумные людишки полезут на них в самоубийственную атаку. Однако же мы полезли. Если что и отличает нас от этих разумных октопусов, так это способность именно к самоубийственным атакам.
Началась обычная работа – нацеливать моих людей на осьминогов с «тяжёлым оружием», тем, что прикрывало их цепь от ракетных снарядов, создавать локальные точки перевеса в силах (Дбигу растянули свою цепь почти равномерно), корректировать огонь ротных ракетных средств, там, где нам удавалось прикончить октопуса с длинной тубой, заставлявшей наши летящие снаряды взрываться в воздухе, не причиняя вреда никому, кроме нас самих.
Мы наступали по старинке, перебежками, прикрывая друг друга огнём, до тех пор, пока не сцепились с Дбигу врукопашную. Броня на такой дистанции не спасала, и люди с их противниками равно превращались в пылающие костры. Сверхмощное ручное оружие Дбигу сыграло с ними злую шутку: они не могли использовать его среди своих.
Мне в ту ночь удалось сохранить холодную голову. Я ничего не имел против Дбигу. Они воевали с Империей, а не с моей родной планетой. При иных обстоятельствах я бы первый сказал: «двое дерутся, третий не мешай».
Меня не отпускало навязчивое впечатление, что Дбигу пришли сюда вовсе на для боя; что их «армия» действует совсем не так, как полагалось бы настоящим вооружённым силам, – и я не мог найти этому объяснения.
Кроме лишь одного – мы, люди, уже не должны были оказывать сопротивление Дбигу, особенно после того, как мы столкнулись с «матками» и Тучей. Похоже, именно они играли роль ударного отряда наших неведомых врагов, после них ожидалась лишь безжизненная пустыня, подобно тому, что и осталась на Омеге-восемь и Иволге.
О, конечно, они огрызались. Невысокие, приземистые, октопусы и в броне умели распластываться по земле, так что наши инфракрасные прицелы едва находили их. В конце концов и в самом деле дошло до рукопашной.
...Я и мой импровизированный «штаб» двигались следом за ротой: давно прошло то время, когда место командира было впереди, что называется, на лихом коне. Наш ползун негромко урчал мотором, на полную мощность работали все глушилки, старательно маскируя наше местонахождение – нелишняя предосторожность, особенно после того, что Дбигу устроили наступавшему танковому батальону. Два шли, развернувшись в боевую цепь, третий играл роль мобильного резерва, я брал то одно отделение из него, то два, чтобы создать перевес на том или ином участке; из первой линии отделения отводились назад для краткого отдыха. На командирском канале устроил настоящий бенефис неподражаемый господин старший мастер-наставник: богатству изоформ и сочетаний на тему тропической фауны позавидовали бы профессиональные комики. Ему опять пришлось принять взвод: новоиспечённый командир юнкер Хиппер получил своё, и медики эвакуировали его в тыл. Я охотнее поставил бы на взводы испытанных вахмистров, вроде Микки; но перед выброской Валленштейн приказал заполнить вакансии офицерами, пусть даже не полноправными, а после ускоренного выпуска, как Вольфиц, или вовсе брошенными на фронт без экзаменов, в прежнем чине юнкера, как Хиппер.