Бекки набрала воздуху и попробовала громко позвать на помощь:
— Hilfe! Zu Hilfe! [6]
Но больные ребра не дали ей сделать это; , из ее горла раздался лишь хриплый возглас. Сестра услышала, мгновенно повернулась, уронила полотенца и бросилась на нее, как дикий зверь. Бекки заметила ножницы — высоко поднятые острые лезвия, увидела накрашенные пунцовые губы, оскаленные зубы и инстинктивно дернула ручку соседней двери — шмыгнуть куда угодно, спрятаться, спастись…
Она влетела в темную комнату, пропахшую карболкой. Растянулась на скользком полу, попыталась отползти от двери… Женщина, влетевшая вслед за ней, споткнулась о ноги Бекки и, потеряв равновесие, тоже упала, но тут же замахнулась ножницами и начала наносить удары. Бекки извивалась и уворачивалась и вдруг почувствовала, что лезвие застряло, пригвоздив к полу край ее рубашки. Она схватила женщину за волосы — спутанные, сальные, как за гриву одичавшей лошади, и ее стало мотать из стороны в сторону, но Бекки упорно держалась, пока не почувствовала, что та выдернула ножницы из пола, и тогда она схватилась за край лабораторной скамьи над собой, и подтянулась, не обращая внимания на боль, пронзившую сломанные ребра… Но скамья не была привинчена к полу. Она покачнулась и встала на попа, что-то соскользнуло, разлилось, упало и разбилось, и потом тяжелый край скамьи начал склоняться над ней все ниже и ниже, и Бекки поняла, что он переломает ей ноги, а Кармен Руис снова подскочила к ней с этими ужасными ножницами…
И тут скамья окончательно перевесилась, и ее тяжелый край ударил женщину по шее, как гильотина. Сбил и придавил ее к полу. Ножницы остановились в сантиметре от горла Бекки, и потом последовала тишина, только какая-то жидкость продолжала капать.
Бекки не могла пошевелиться.
Ее ноги были придавлены к полу неподвижным женским телом. Голова Кармен лежала у нее на коленях, вывернутая под таким неестественным углом, что Бекки стразу поняла: убита. Край тяжелой дубовой скамьи все еще покоился на шее несчастной испанки. В груди Бекки волнами ходила боль — еще сильнее, чем прежде: она даже не могла набрать воздуху, чтобы застонать.
Кто-то обязательно должен прийти.
Левая рука Бекки была заложена за спину, но правая рука лежала на коленях рядом с щекой Кармен. Щека была мокрой, лицо женщины было покрыто слезами. Невольно Бекки попыталась стереть их.
О эта боль! Она была безумной… Бекки то приходила в сознание, то снова теряла его. Казалось, что это сон, какой-то изнурительный кошмар. Далекие видения наплывали, как картинки в волшебном фонаре, расцветали, увядали и таяли, превращаясь одна в другую… Она представила себе, как Кармен Руис заходит в клинику и ищет раздевалку для сестер, находит чью-то форму, торопливо переодевается, изучает список пациентов, чтобы понять, куда ей идти. Она увидела принца Леопольда, бродящего по пустым коридорам дворца, из комнаты в комнату, окликающего слуг, которые испарились, — призраков своего детства. Она увидела игры, в которые играла с Аделаидой, оловянной принцессой, кости, шашки и шахматные фигуры, заброшенные, зарастающие пылью. Она увидела лавочников в Старом городе, подметающих битое стекло, заполнившее улицы; графиню Тальгау в трауре, ее сильное широкое лицо, омраченное печалью, медленные руки, упаковывающие пожитки графа; и студентов «Рихтербунда», собирающихся в кафе «Флорестан» в безмолвном ожидании новостей о Карле и Густаве и других, тех, кто погиб. Она представила немецкого генерала — теперь уже, наверное, губернатора провинции, или как там они его назовут: проницательный, учтивый, безжалостный человек — так нарисовало ей воображение — созывает представителей власти во дворец и заново распределяет обязанности. Она увидела смотрителя фуникулера, наблюдающего за тем, как работники вытаскивают большое бревно из-под колес вагона. Она увидела, как открываются конторы, клерки затачивают карандаши, официанты смахивают белоснежными салфетками воображаемые крошки, дочери становятся по линейке, чтобы поцеловать дорогого папочку, зерна кофе поджариваются, хлеб печется и пиво пенится в глиняных кружках. Она представила себе пустой флагшток, на который никто старается не смотреть, и новые газеты, появившиеся на прилавках, которые оживленно раскупают и с удовольствием прочитывают.