— Спасибо, — Вохмянина склонила голову, признавая правоту Пафнутьева.
— Скажите, пожалуйста, что здесь происходит?
— Что происходит... Ничего особенного.
— Как?! А три трупа?!
— Видите ли, Павел Николаевич... Я сказала «ничего особенного» по сравнению с тем, что здесь происходило постоянно.
— Вы хотите сказать, что трупы в этом доме — далеко не редкость?
— Нет, — она вздохнула, посмотрела в окно, за которым свисали громадные сосульки — снег на крыше подтаивал, погода была прохладная, и сосульки постепенно наслаивались, превращаясь в мощные ледяные столбы. — Видите ли... Наша жизнь здесь, в этом доме, не столь проста, как может показаться. Если хотите, я могу рассказать, почему так получилось. Все, кто здесь живет, даже строители... Находятся в каком-то нервном обострении, какое-то всеобщее взаимное неприятие. Если вы спросите, кто в добрых отношениях друг с другом, допустим, всего два человека... Я не смогу вам ответить. Разве что бомж... Он со всеми был в хороших отношениях... Как мне казалось. И вдруг убийство.
— Думаете, все-таки убийство?
— Павел Николаевич... Мне показалось, что вы не считаете меня круглой дурой.
— Ни в коем случае! — несколько неловко, но с жаром заверил женщину Пафнутьев.
— Спасибо. Мой муж, Вохмянин, взялся доказать всем, и в первую очередь самому себе, что это убийство могла совершить Света. Вы же в это не верите?
— Точнее будет сказать: мне не верится.
— В это никому не верится.
— Мог ли бомж сам повеситься? Мог. А почему бы и нет? Долгое употребление виски на ослабленный недоеданием организм действует совершенно непредсказуемым образом. Какова ваша здесь роль, Катя?
— Хотите откровенно?
— Хочу.
— Вам ведь все равно доложат, но искаженно, завистливо, недоброжелательно... Лучше уж я сама. Официально я жена Вохмянина, телохранителя Объячева. Но мы с ним не живем.
— Давно?
— С тех пор как поселились в этом доме. Потому что с первых же дней мы сошлись с Объячевым. Я была его любовницей, если вас не коробит это слово.
— Не коробит.
— Это хорошо... Сразу возникло много сложностей. Маргарита металась по всем этажам — от подвала до чердака... Это сейчас, после смерти Объячева, она такая тихая, хмельная, снисходительная... На самом деле это фурия. Злобная, ревнивая, хитрая!
— Вы ее не любите?
— Так нельзя сказать. Я ее понимаю. Я произнесла о ней некоторые слова, но это не ругательства. Это диагноз. Дальше — мой муж. Тут все тише, сдержаннее, но опаснее. Объячев вынужден был поселить здесь эту девицу, Свету, чтобы успокоить мужа. Вот, дескать, моя любовница, а уж никак не твоя жена. Мой муж глуп, самоуверен, свиреп, ревнив. Но даже он все понял.