Выгоняя из дому неверную жену, бывший алкоголик неистово рубил китайские пуховики бельгийским топориком, крушил тайваньским ломиком чешскую мебель. Он знал, чего требует. «Свободу узникам Гименея!»
«В то время как в Египте, в Уругвае, в Чили, в Южной Корее томятся в мрачных застенках борцы за мир, истинные коммунисты, чистые люди, положившие жизнь за свободу угнетенных всего мира, — писал официальный рецензент Госкомиздата РСФСР, — Прашкевич требует свободы узникам Гименея!»
Ну и все такое прочее.
Повесть кончалась пророческими словами:
«Что касается профессора Иосинори Имаидзуми, профессор пока молчит. Но и тут я настроен оптимистично, почта будет. Кому-кому, а уж профессору Имаидзуми вовсе не безразлична судьба Великого Краббена».
После чего следовала заключительная фраза: «Лишь бы в это дело не вмешалась политика».
Михаилу Петровичу Михееву, прекрасному новосибирскому писателю, нравилась моя фантастика, но «Великого Краббена» он не принимал.
«Смотри, — открывал он мне глаза на действительность. — Краббен лишил тебя работы, тебя не печатают, ты попал в черный список Госкомиздата. Тебе мало? Зачем ты опять пишешь про этого пьяницу?» — Он имел в виду рассказ про выведенный лысенковцами новый вид кукурузы. Серп Иванович Сказкин в деревне Бубенчиково попадает на такое поле. Там кукуруза была даже не столько выведена, сколько воспитана. Крайне агрессивный воинственный вид. Эта кукуруза должна была сама защищать себя от морганистов-вейсманистов, но произошел сбой на генетическом уровне и новый вид кукурузы активно защищал себя от колхозников.
Я помалкивал.
Я присматривался.
16 января 1987 года (целую эпоху назад) Михаил Петрович приехал в Академгородок. Империя еще не рухнула, и Литературный клуб Дома ученых имел возможность приглашать писателей из любого города. Кажется, приезжал Карен Симонян (Ереван), Теодор Гладков (Москва), Марк Сергеев (Иркутск), Михаил Карбышев (Томск), члены редакции знаменитого журнала «Химия и жизнь» (Москва) — Ольгерт Либкин и Михаил Гуревич с примкнувшим к ним писателем Виталием Бабенко.
Было морозно, дул жесткий ветер. Люди собирались неспешно.
«Мартович, — сказал Михеев, расхаживая на фоне черной доски, вмонтированной в стену Малого зала. — Давай спустимся в столовую и выпьем кофе. — И, как человек в высшей степени обязательный, предупредил: — Если даже никто не придет, я выступлю перед тобой. — Вынув изо рта крошечную трубку (на моей памяти он ни разу ее не раскурил), он заметил: — Брехт утверждал, что детектив нужно писать весело».